Закат жизни печален утратами…
В ледяной февраль две тысячи десятого ушёл выдающийся русский славист Александр Борисович Пеньковский, мой незабвенный учитель и друг, а через четыре года перестала быть Ирина Степановна Приходько, его жена и ангел-хранитель. Её работы по творчеству Шекспира и Блока получили мировое признание.
Мне выпало счастье знать их много лет. Бесконечно разные, но удивительно схожие два учёных-филолога делили тесную от книг однокомнатную московскую квартирку, где было просторно уму и уютно сердцу. Отсюда не хотелось уходить, сюда было радостно возвращаться. Муж и жена – два профессора – жили в откровенной нужде, но щедро отдавали то, что не купишь за деньги. Стол был более чем скромен, но пища духовная была не кушаньями – яствами…
Эти два человека своими трудами верно служили Отечеству. Служили потому, что не могли иначе.
Их труды – след в наших умах и сердцах.
Их книг – на полках библиотек и людей просвещённых…
С десятого года по четырнадцатый мы, одногодки, особенно близко сошлись с Ириной, инстинктивно стараясь наверстать упущенное. С ней было легко – она всё понимала с полуслова.
В маленькой кухоньке собирался ужин, хозяйка в переднике стучала ножом и читала в подлиннике сонеты Шекспира, сравнивала переводы С.Я. Маршака и Б. Пастернака, А.М. Финкеля и А. Шаракшанэ… Мне ж по сердцу всегда был Самуил Яковлевич.
Теперь это в прошлом.
В памяти остался пронзительный эпизод после смерти Александра Борисовича. Я просыпаюсь от света настольной лампы, половина четвёртого утра. Ирина в старой, наброшенной на плечи кофте за столом:
– Ир, – сказал я сквозь сон, – ты это что?..
– Арик, я плачу над твоими стихами, над лучшими…
– Ира, – бормочу, – мне-то что делать, ночь ведь?
– А теперь, Арик, тебе надо умереть, – отвечает она странно…
Когда её вдруг не стало, внутреннее беспокойство обуяло меня.
Я понимал, что должен вернуть Ирине, Александру Борисовичу долг за вложенное в меня. Но как?..
Их лики перед глазами. И это наполняет меня особой ответственностью.
Тень великого Уильяма, казалось, жила в доме Ирины Приходько.
Я взял его первый сонет (не божий ли знак) и к первой строчке приписал три своих. Западная мысль слилась с русской в форме рубаи…
Кто-то скажет, что «в одну телегу впрячь не можно коня и трепетную лань», но сегодня кавказский дудук и японский сямисэн срастаются голосами с инструментами европейскими и дарят нам чувства необыкновенные…
Форма рубаи с юности мила и любезна моему сердцу. В конце концов, почти все формы современной литературы, музыки, живописи и пр. пришли в Русь с Запада и стали русскими, а Русь стала Россией. Гений народа, воистину, творит чудеса!
Так, может, и рубаи в России ждёт та же замечательная судьба?…
Когда-то Мстислав Ростропович сказал мне, что нет звуков правильных и неправильных, есть нужные и ненужные.