Читать Два мира и любовь
Шрифт
Интервал
Моя малышка! Пусть на твоем жизненном пути тебя естественно, как дыхание, сопровождают три столь тяжко обретенных мной достояния: Вс-вышний, Родина, Любовь.
За колючей проволокой
(Мордовия, Урал, Владимирский централ)
Владимирский централ
Недошедшим
Не той мы утробы,
Нам жить здесь нельзя:
Чужие сугробы,
Не наша земля.
С нас смоет кручину
Кинерет родной.
Чужбина, чужбина,
Пусти нас домой!
Надежда истлела,
Иссякло тепло,
И серое небо
На землю легло.
Душа улетает
На вечный покой —
Чужбина седая
Пустила домой.
Потоп
Вздымается пучины буйный демон.
Над гибелью – один ковчег святой.
Давно плывут акулы над Эдемом,
И небо перемешано с водой.
Когда лишь волны выли нам в ответ,
И не было опоры даже в вере,
Мне голубь нес оливковую ветвь,
Как весть о том, что есть на свете берег.
Пусть воет вал, отвыкший от преград,
И снова в борт гремит удар жестокий —
Страна моя встаёт, как Арарат,
Над водами вспенёнными порока.
И слабенький проросший стебелек,
Склонясь на непросохший скользкий камень,
Любуется, как радугу зажег
Вс-вышний светозарными мазками.
Бар Гиора
Себя запомнил он в борьбе.
Его скрутила сила злая,
И смерть готовит он себе,
Кулак от ярости сжимая.
Но как-то разом, как-то вдруг
С души спадает тяжкий панцирь.
С улыбкой смотрит он вокруг:
Неужто это душный карцер?
Как будто орды злобных туч
Пролились ласковою влагой,
И каждый камень, каждый луч
Забрезжил вдруг безбрежным благом.
Душа, испивши Б-жий свет,
Лазурней утреннего плёса.
Ей нет страданий, смерти нет,
И отовсюду счастье льётся.
«Умывалась заря в Иордане…»
Умывалась заря в Иордане,
И звенел, наполняясь, кувшин.
Выходил Гилеад на свиданье,
Одеяла снимая с вершин.
Беззаботно щебечет поляна
Под дыханием робким тепла…
О, родная земля Ханаана,
Не глазами я видел тебя!
«Консервы из немертвых тел…»
Консервы из немертвых тел.
Решетка. Круглое оконце.
Там тополиная "метель"
По синеве несется к солнцу…
«Бестрепетно сомкнулись веки встречные…»
Бестрепетно сомкнулись веки встречные.
Спокоен скрип небесного порога.
А у меня в запасе – веки вечные
И трубный рокот рокового рога.
Умчалась моя детская неистовость
В забытый мир, столь чуждый и огромный.
Над изголовьем ветер перелистывает
Страницы снега, времени и дремы.
«Почему я не там, где тревога…»
Почему я не там, где тревога,
Где восторг – невозможного грани,
Где Кинерет, как зеркало Б-га,
Ярко блещет в зеленой оправе?
«Суетой одуряющий город…»
Суетой одуряющий город
Бесконечно, привычно чужой.
Но горячее сердце нескоро
Обрастает незримой межой.
И тогда от троллейбусной давки,
От знакомых, толпы и бесед
В кафетериях, вжатых в прилавки,
Ты уходишь, как будто во сне.
За высоким кирпичным забором —
Позабытых могил уголок
И скамейка в тени, на которой
Я сидел после долгих дорог.
Наклоненные старые плиты
Затаили родные слова,
И Давида звезда на граните,
И повсюду – глухая трава.
И деревьев беседа лесная
Протекает, как день, не спеша.
Только там – почему, я не знаю —
До глубин отдыхала душа.
«И дыхание мерзнет в усах…»
И дыхание мерзнет в усах,
И над смуглым румянцем заката,
В синеве переходно-крылатой,
Заиграла звезда на весах.
Сосны черные в дальних лесах —
Сторожами на ясной полоске,
Догорающей тающим воском,
Замерзающей в звездных слезах.
«Да воспрянет Г-сподь в жуткой славе огня…»
Да воспрянет Г-сподь в жуткой славе огня,