Мирон никому не сказал, отчего так спешит, вроде и время зимнее, спокойное, и вопрос он для отмазки придумал не спешный, но то и дело шевелил вожжу, и этого Ворону хватало, чтобы ускорить шаг. Когда въехали в уездный центр, конь споткнулся и раза два терял дорогу, ладно, что ездовых мало навстречу. Мирон похолодел: загнал коня! Тихой рысью сдерживал, подвернул к дому купца Колмакова, на лай собак вышел работник, гостя признал, завел лошадь во двор.
– Охрим, распряги, поводи чуток и в теплую конюшню, не дай бог – загнал красавца.
Охрим скинул сбрую, правым ухом припал к груди лошади, долго слушал, поднял голову, улыбнулся:
– Оклематся, ежели бы загнал, в грудях у него сильный был бы стук. В тепле протру, да болтанку сделаю, да настоев добавлю. Я, Мирон Демьяныч, с того света лошадей добывал, так что не горюй. А вон и хозяин.
Мирон вынул из кармана щепотку мелочи и высыпал в шапку Охрима.
– Портишь мне работников, балуешь, на них потом управы не найти. Долго ехал? Конь вроде добрых кровей? – на крыльце стоял хозяин Емельян Лазаревич, дородный мужчина в накинутом на плечи дорогом меховом пальто и с сигарой во рту.
Гость рассказал. В двух местах ночевал, коня управлял сам, давал выстойку, потом теплой воды из избушки, а уж потом сена охапку и торбу овса. Пучком сенной объеди насухо вытирал мокрые бока своего любимца Ворона, трепал по шее, совал в ищущие губы кусок припасенного хлеба. Пять годов не расстаются. Сам жеребенка принимал, на руках уложил на попону перед матерью, та все еще лежала, но обязанности свои знала, потянулась мордой к дитенку и начала вылизывать. Черный, на ногах высокий, шея длинная – красавец жеребец. С полугода стал бегать с матерью, если хозяин не далеко ехал. К двум годам познал седло и оглобли легких санок. А с трех стал первым на конюшне Мирона Курбатова.
В уезд погнала страсть мужика к новинам в крестьянском деле, прочитал в губернской газете, что деловые люди закупили в известных им местах новый сорт озимой ржи, и так ее хвалили, так хвалили: терпеливо зиму переносит, даже если и снегом не особо прикрыта; с первым теплом оживает и в рост идет справно; буйно кустится и колос выметывает большой, а озерненность колоса до тридцати штук. Поехал сразу, чтобы опередить конкурентов, кто ближе живет, могут все поступление скупить, а потом возьми у них втридорога.
Вошли в дом. Сразу пахнуло жаром прогретых печей, Емельян Лазаревич любил тепло. В отведенной комнате снял Мирон плотную пуховую рубаху, теплые, мехом подшитые штаны, одел все свежее и легкое, умылся под рукомойником, красивая девка с улыбкой подала рукотерт, дождалась, пока гость, любуясь ее статью, вытер лицо, шею, грудь за распахнутой косовороткой. Высокий, с русой шевелюрой густых волос, гладко выбритый – и она им невольно любовалась. Глаза у гостя голубые, завлекательные, губы ядреные, такой присосет – не враз оторвешься. И голос бархатный, словно не из деревни человек, а от театра в гости зашел.
Хозяин уже сидел за столом, разливал в хрустальные рюмки темный и ароматный коньяк. Две девки ставили приборы, принесли из кухни гуся, который, кажется, готов был взлететь из гусятницы, да мешали яблоки, облепившие со всех сторон. Налили по тарелке густых щей со свининой, щи, видно, долго прели рядом с загнеткой, от запаха Мирон сглотил слюну.