Реквием
Дождь. Дождь. Дождь.
За окнами вспухает напасть. Может быть, небесные хляби разверзлись настежь и навсегда.
– Что же т а м произошло? – спрашивает профессор Дайон.
Обоим не по себе. Мокрые следы на паркете – следы Николаса, от дверей к столу. Вода, доминанта внешнего мира, стекает с его одежды и похотливой лужей расползается по полу.
– Не знаю. В Браззавиле тоже льёт, – отвечает он, – нескончаемый тропический ливень.
– Проклятая внезапность, – говорит профессор, – хотя многих, меня – тоже, мучили предчувствия… и вот, настоящий катаклизм.
– Потоп, всемирный потоп, – соглашается Николас.
– Никто не знает, – говорит профессор, – никто, всё в руках Божьих, но пока отовсюду плохие известия.
И оба молчат. Пальцы профессора выстукивают суетливую дробь.
– Что же с ним случилось? – спрашивает он.
– Нам не дали встретиться, – отвечает Николас, – он на запретной территории, пришлось вернуться ни с чем.
– И ничего нельзя было предпринять? – спрашивает профессор, опасаясь, что в интонации или во взгляде появится укоризна, – голубчик, ведь посылая вас в Браззавиль, я надеялся, что вы проявите максимум предприимчивости.
– Я пытался, – сокрушается Николас, приложив руку к груди, – но всё впустую, правда, добился встречи с проводником. Отвести меня туда, на эту территорию, он отказался. Пройдоха, и чего-то панически боялся – вот что было заметно. Я ушёл ни с чем.
– Господи, – восклицает профессор Дайон, – на суд Твой и милость Твою прегрешения наши. Наверное, я был прав в своих опасениях…
Отсюда, с высоты предпоследнего этажа университетского кампуса видна прерывистая плотность дождя и полновесная неприступность туч. И они, старик и юноша, уравненные назревающим изменением, встают, подходят к окну и видят, как по улице, раздробленной чернеющими боками зданий, вскипает тугой поток, заливающий припаркованные автомобили. Как спасаются бегством люди. Как сквозь небеса прорастает жирный ствол молнии с пульсирующими ветвями. И слышат, как потом, спустя надменное ожидание, раздаётся оглушительный, разрывающий мозг и вены треск грома – реквием прошлому, симфония вечности.
Грант и грани
Бас лектора витал, вибрируя где-то под потолком.
– Господа, всё гениальное просто, но вовсе не легковесно! Желаете опровергнуть?
Лес рук в аудитории. Студенты обожали доктора Риколли, как вообще ученики любимого учителя. Или верующие – любящего пастыря.
Томас Риколли взял от природы сполна, но вряд ли в той же мере осознавал себя. Атлет с внешностью римского легионера – любому лестно, но не ему. На тридцать втором году жизни Томас, уже доктор наук, преподавал социологию в университете и ощущал себя константой на числовой оси. Что бы ни происходило – слева от него со знаком минус или справа со знаком плюс – он оставался находчивым в отношениях и вдохновенным в работе. Фундаментальная онтология даже в Оксфорде отпугивает студентов, как хлюст престарелых девственниц. Её выбирают фанатики, готовые ради науки, если не оскопиться, то принять обет безбрачия. Класс доктора Риколли к изумлению коллег быстро разросся и переместился в просторное помещение. Томас не вещал, как это практиковали его маститые сослуживцы. Он вопрошал, побуждая откликаться, добиваясь созвучия с учениками.