Я пробовал замкнуть кольцо войны,
Так и не смог…
Н.М.Новиков
Центр большого города, Площадь павших героев, Мемориальная Арка.
Тусклый городской туман безвольно парит над лавочками, цепляется за лосиные рога тополей, липнет к строительным лесам, навешанным на стены Арки. Рабочие в оранжевых униформах лазают по доскам, оттирают с памятных стен заржавелые полоски имён. Наклеивают новые ярко-жёлтые плиточки с серебряными красивыми буковками.
Идёт реконструкция.
На вершине арки бронзовый гламурно-кудрявый юноша тычет копьём в чёрного жирного змея. Бледная женщина в рабочей фуфайке, равнодушно кивая треугольным платочком головы, натирает живот юноши серебрянкой.
– Галюха, три ниже, не стесняйся! – кричат с лесов бесшабашные мужские голоса. – Нажимай, он не против!
Женщина, словно засыпая, кивает головой в платочке, и трёт ниже, и нажимает.
– Давай, давай! – подбадривают и смеются голоса. – Хорошо получается!
Вдоль арки мерно шагает высокий человек в длинном монашеском плаще, покрытый капюшоном, и зачем-то стукает по плиткам скелетными костяшками пальцев.
– Не боись, начальник, до праздника не отлетит! – задиристо успокаивают его сверху.
Человек поднимает голову, всматривается. Туман мутной извёсткой затирает фигуры и лица. Стукнув по плитке, человек усмехается и шагает дальше.
Идёт реконструкция.
На одной из лавочек, согнувшись, клонится набок человек в сером пальто. Лысоватый затылок цепляется складкой жира за воротник, руки сильно, но бережно поджимают живот. Опустив лицо к коленам, словно разглядывая носки ботинок, человек морщится и кряхтит. Распрямляется, кряхтит и, откинув голову на затылок, смотрит вверх – туда, где, наверное, над туманом должно быть небо.
Из-под арки, погавкивая и поскуливая, выбегает всклокоченный пёс. За ним гонится парень в оранжевой униформе, хватая сачком воздух, как кашу. Пёс погавкивает и поскуливает, парень пыхтит и топает, и они скрываются в тумане.
Человек на скамье издаёт кряхтящий стон, втирает ладонь в бок, сжимает веки и то ли ему кажется, то ли он, в самом деле, слышит грохочущий топот булыжников. Сморщив рыхлые щёки, шипит, стравливая боль наружу.
Перед ним появляется полицейский – пожилой такой обрюзгший парень в пыльных брюках и мятой куртке. Кулаки он держит в карманах куртки и так, не вынимая кулаков, с поворотом опускается на скамью.
– Здорово, Романыч.
Вероятно, Романычу мучительно не хочется разговаривать, и поэтому он отвечает:
– Здравствуй, Лёша.
– Ну и атмосфера. Живём, как чукчи полярной ночью, без солнца. Не помнишь, какое оно – квадратное или треугольное? Я забыл.
Полицейский бултыхает кулаком в кармане.
– Будешь.
Человек переставляет ноги, словно какой-то мусор мешает ему в ботинках.
– Чётак? Не хочется?
– Сейчас не могу.
– Ага! – со злобной радостью восклицает полицейский. – Никак бунтовщиков ждёшь? Опять нас не поставили в известность. Где теперь людей брать?
– Тише, Лёша, прошу тебя. Никаких бунтовщиков. Встреча у меня, через семь минут.
– Что за встреча?
Романыч передёргивает щёками, заменив этим движением пожатие плеч.
– Шеф велел быть ровно в семь. Встретить человека и выполнять его указания.
– Грешным делом испугался, что опять эти тётки с рынка на митинг придут. Очень неприятная эта работа, разгонять баб, особенно беременных.