А когда в последний раз путь очерчивался?
Грунтует художник холст, чтоб не трескался.
Звери на зиму готовят норки,
а для шубы умерщвляют норку.
Гром сильней, чем все симфонии.
Посторонний в зал не входит.
По порядку ходит очередь
по цепи кругом и день и ночь…
Убивая комара, я думаю: «Мешаешься.
Почему ты, собственно, в мою жизнь вламываешься?
Что ты от меня хочешь, убогий?
Я на 55ть килограммов тяжелее тебя, я точно Бог.
У меня зелёный свет в жизни, видишь?!
А ты тут летишь…»
Я делаю вид, что не осознаю, как чему-то
может помешать и мой труд.
Как Вселенная ста триллиардами килотонн
может махнуть на мой писк и звон.
И сказать себе по-человечески:
«Дети то где, дети, а, где?
Ты мне, детка, мешаешься,
хоть и с виду стараешься.
У меня, извини, тут план,
а ты поперёк плана встала».
Красноречиво можно поиздеваться
над истиной.
Она смешна, гола, до безумства неистова.
Она улыбается ребёнками,
просит бомжами, шутит смешными
и даёт друзьям взаймы.
Коротаешь и без того короткое.
Просто съел бы, сглотнул бы, да жёсткое.
Откусить бы самое вкусное,
да покрасивее, да получше бы.
Ты, Вселенная, потише там, у меня обед.
А ещё названивает сосед.
И не так ли ты думаешь, как и я?
Точно знаю, одинаковы ты и я.
Ты, вот, смотришь на метеориты
и раскидываешь их по орбитам,
чтобы чему-то важному не мешались.
Может и к лучшему, как знать.
Где в подсобных помещениях
какие-то веники.
Тут и ты со своим мнением:
где венику встать, в каком углу.
Всё исключительно правильно. Всё гут.