Вождь умирал. Воля к победе с прежней силой жгла его львиное сердце, а сердце с каждым днем всё замедляло и замедляло свой бег, вдруг замирало, порой пропадало и замирало так долго, что он слышал бесшумное приближение смерти и готовился встретиться с Господом, чтобы перед Ним оправдаться или получить законную плату за каждый свой грех, ведь только Господу и служил он всю свою жизнь и только после Него отечеству и семье.
Полночь пробило. Ему не спалось. Уже несколько дней он не покидал просторного кресла. Его заботливо обложили подушками, однако напяливать ночную рубашку, колпак и ложиться в постель он пока не хотел. На нем были высокие сапоги и черный камзол. Он оставил и широкую, стянутую стальной пряжкой кожаную перевязь через плечо, готовый подняться и вложить свою шпагу. Его голова, тяжелая, смутная, бессильно опиралась на высокую спинку. Седые, длинные, почти не поредевшие кудри были в беспорядке разбросаны по плечам. Только их беспорядок да мертвенная бледность лица выдавали недостойную слабость вождя. Рядом с ним, по левую руку, на круглом столике выступала из полутьмы фамильная кружка и бутылка любимого хереса. Час, может быть, два назад бутылку откупорил молчаливый слуга, по его повелению задул все свечи в большом канделябре, оставил только одну и удалился бесшумно, как смерть. Пламя одинокой свечи слабо освещало пространство громадного кабинета, и, когда оно вздрагивало, мрачные тени недовольно шевелились в углах. Тогда казалось, что они недовольно ворчат.
Он едва прикоснулся к вину. Вино тоже изменило ему: оно утратило свой терпкий, бодрящий, обжигающий вкус. После вина сердце пускалось биться тревожно, так быстро, точно собиралось вылететь навсегда, а поясницу обжигала жестокая боль. И все изменили ему, теперь уже все. Его дочери вышли замуж за кавалеров и венчались тайно по англиканским обрядам, хотя знали, что англиканскую церковь он объявил вне закона. Ему противились его генералы, среди них созревала и крепла мысль о предательстве. Ламберта, лучшего из его полководцев, пришлось отстранить и отправить в провинцию. Провинции волновались. Выпускались горы памфлетов, затевались заговоры, вспыхивали восстания, и если бы заговоры и восстания были делом рук одних кавалеров, этой недобитой монархической сволочи, которая во сне и наяву видела возвращение ненавистных Стюартов. Так нет, затевали заговоры и поднимали восстания республиканцы, левеллеры, анабаптисты, какие-то люди пятой монархии, католики, во сне и наяву видевшие победу Испании, служили мессы в частных домах, от них не отставала англиканская церковь. Его полиция сбивалась с ног, казни следовали одна за другой, его генералы были по локоть в крови, а заговоров и восстаний становилось всё больше. Главное, давно опустела казна, никакие конфискации не могли наполнить ее, никакие чрезвычайные меры, дефицит превышал годовой доход и перевалил за полтора миллиона. Солдатам не выдавали жалованье три месяца, ещё месяц, другой, и армия выступит против него. Что станется с ним? Ничего. Ему достанет времени умереть. Что станется с Англией? Англия захлебнется в новой резне, Испания обрушится на нее, и от Англии ничего не останется, только пепел и тлен, это он своими глазами видел в Ирландии.