«Я уже большой» – ребяческая фраза, инфантильная мысль. Она делает человека не больше, а меньше: он словно приподнимается на цыпочки, и сразу становится видно, как нелегко ему пока дотянуться до настоящих вещей.
Он большой. Ему уже не заморочить голову сказками о чудесах. Ему уже не внушить, что якобы существуют незыблемые истины, немеркнущая красота и непреходящее добро.
Он большой. Он знает, что философия – всего лишь самоуспокоение, а вечность – воображаемый интеграл времени.
Он большой. Он снисходителен к окружающим – как, впрочем, и к себе самому.
Он большой – и он величаво семенит по своей дорожке, не замечая той жизни, до которой еще не дорос, не слыша великого наставления: «Будьте как дети»…
– Хочешь, напишу про что скажешь?
– Напиши про меня
Разговор с дочкой
Картина старого мастера. Потемневший шедевр. Миф о Нарциссе. Он здесь совсем мальчик, ему лет шестнадцать. Он, наверное, красив, судя по телосложению, но лица не видно. Он смотрит туда, где перед ним и перед нами та водная гладь, в которую ему суждено заглянуть. Ему, как и нам, пока виден лишь сверкающий отблеск да бархатный ковер травы, подводящий к живому зеркалу. Мальчик выходит из леса на светлую опушку. Правая рука его коснулась последнего дерева, бугристого ствола одинокого кряжистого дуба, буро-зеленые листья которого напоминают древнюю бронзу. Все тело Нарцисса замерло в угловато-грациозном порыве: сейчас он в несколько шагов окажется на солнечном бережку, отдохнет и напьётся…
Кажется, мы знаем, что ждёт мальчика. Он увидит в холодном глянце себя – и навеки оцепенеет, скованный самыми мучительными цепями на свете: цепями самости, самовосхищения, самолюбви. Подождите! – удерживает нас художник, остановивший Нарцисса на опушке. Ни мы, ни мальчик еще ничего не знаем. Все может быть иначе…