Воздух с канала доносился из окна. Тихонько поскрипывала открытая ставня, качаясь от порыва ветра туда-сюда. Сквозь мутное стекло окон в кольцевидной решетке виднелся канал c проезжающими по нему лодками и катерами, речными пароходиками. Недалеко от окна сидел седовласый мужчина, сосредоточенный на своей работе и совсем не обращающий внимание на шум. Сидел он за мольбертом, за которым всегда проводил долгие часы, и даже ночи, проводил с тех пор, как впервые взял в руки кисти. На его лице все время бороздились морщины. Мужчина то прищуривался, то хмурил лоб, что-то придумывал. Что-то критиковала вслух, делая внушения самому себе, и каждый раз как хищник на добычу кидался к мольберту рисовать еще что-то на своем холсте. На его лбу давно проступил пот, а спина затекла от многочасового сидения в одной позе. Вдалеке загремела дверь, кто-то заспешил к ней. Краем уха художник услышал, как дверь хлопнула.
По залу стали раздаваться шаги, голоса, потом звуки шагов стали отчетливее, и наконец, дверь в его творческую келью открылась. Художник поднял глаза, нахмурился и снова опустил глаза на картину. Его кисть стала безостановочно водить по холсту, желая только, чтобы его оставили в покое. Вот уже месяцев пять он отказывался принимать посетителей, а этот посетитель действовал ему на нервы больше других.
– Все рисуешь, – раздался грубый мужской голос с нотами негодования.
Со спины мужчина был высок, широко в плечах, темные волосы были коротко пострижены. Он подался вперед и встал напротив мольберта.
– Я тебя в богадельню сдам! Сколько можно ее рисовать, ты совсем уже из ума выжил!
– Она приедет, – тихо ответил художник не поднимая усталых глаз от работы.
Мужчина, стоявший позади художника так, что трудно было разглядеть его лицо, немного опешил.
– Как тебе удалось? – еле выговорил он.
На лице художника заиграла ухмылка. Кисть монотонно водила краской по холсту, раз за разом вырисовывая одну и ту же деталь.
– Если она приедет, то это очень хорошо, – начал говорить вслух посетитель, медленно передвигаясь к окну. – Здесь с ней можно будет сделать все, что угодно.
Художник резко посмотрел в сторону окна и увидел темную спину, остановившуюся и заслонившую собой свет.
– Что ты хочешь с ней сделать? – с тревогой в голосе произнес художник.
На его вопрос раздалась усмешка. Мужчина не повернулся, чтобы удостоить ответом художника в лицо.
– Поговорить, поговорить, – усмехнулся мужчина. – А ты о чем подумал?
Мужчина повел широкими плечами, и рука его приоткрыла шире окно.
– Мне очень интересно, куда ее муж дел сто сорок миллионов. Тебе нет? Если она будет умницей и все расскажет, то будет жить долго и счастливо, – проговорил голос, – возможно, даже с тобой.
Художник уже оставил кисти и стал ходить возле гостя кругами.
– Не делай ей ничего плохого, – тоскливо произнес голос.
– Господи, как ты мне надоел! – дернул плечами мужчина. – Ты что, всерьез надеешься, что она приедет и влюбится в тебя? Остаться здесь захочет? Ты себя в зеркало видел?
На грубые слова сердце старика задрожало. Художник замолчал, стал хмурить брови. Его усталые, затекшие мышцы почти не работали, он мало что мог сделать обидчику, ему лишь приходилось перемещаться неуклюже по мастерской. Молодой мужчина стоял к нему спиной, ни один мускул не дрогнул на его теле.