Читать Волшебный мой ларец

В моем детстве у девочек была игра в клады. В приметном месте в земле делалась ямка. На дно ее укладывалось что-нибудь красивое: яркий фантик, фольга, цветочек, необычная пуговка – что фантазия подскажет, что припасено в кармане. Сверху созданная композиция прижималась небольшим стеклышком. В итоге рассованные по детским карманам и мало интересные для взрослых мелочи превращались в замысловатую композицию, несущую необъяснимый смысл. Это и был клад. Сокровище зарывалось. Через какое-то время его нужно было как бы найти и откопать. Делалось это в присутствии подружек или в одиночку. Время откапывания клада тоже интересный момент в игре. Можно было прийти на следующий день и как бы невзначай клад найти (здесь тоже у каждой своя фантазия и целый спектакль). Я никогда не оставляла свой клад зарытым надолго. Только закопав, тут же и раскапывала его. В зрителях нужды чаще всего не было. Просто меняла роли и, раскапывая, смотрела на клад глазами другой девочки. В общем, театр одного актера.

Отрывочные детские воспоминания подобны этим кладам. Прекрасные композиции, когда-то созданные, манят своим таинственным богатством и хотят открыться внимательному взгляду – для восхищения, удивления и понимания.

Наверное, мне было года четыре. Родители работали в одном из сибирских санаториев в живописном месте на берегу реки. Мы жили в большом деревянном доме. На широком дворе росли две старые сосны. Под ними все было усеяно шишками, а между деревьями натянут гамак. Рядом раскинул широко свои ветви куст боярышника. А дальше до самого забора простиралось зеленое море травы.

Однажды летним днем мама лежала на кровати у окна, а я примостилась у нее в ногах. В раме открытого окна пребывала знакомая картина: сосны, гамак и забор за ними. Звуки, запахи – все было родным, любимым. Почему-то я спросила маму, умрет ли она. Ответ был утвердительный. Я спросила: «Умру ли я?». И мама снова сказала: «Да». Второй ответ меня возмутил. Я чувствовала, что не могу объяснить, почему она не права. Не хватало запаса слов и понятий, только протест мощной силой бурлил во мне, не находя словесной формы для выражения. Мама смеялась, что-то говорила об устройстве жизни, и в ее словах чувствовалась тоже могучая сила и уверенность. Теперь-то я знаю: врачи народ особенный. Им ничего не стоит и черепом человека украсить свой кабинет. А тогда я перестала спорить. Чувство, которое обуревало душу, сегодня можно назвать суровым отделением от маминой правды и упорным, бескомпромиссным сохранением собственного знания. Кажется, я сказала маме, что не умру никогда. Так встретились две правды – души и тела.