Шаю[1] у нас на агро – в Национальном агрономическом институте – более чем скромные. Лекционный зал института лишь изредка сотрясают веселые дружные крики:
– Блестяще, профессор!
– Гениальный вывод!
– Это делает Вам честь!
С минуту мы восторженно вопим, грохочем ногами, стучим по пюпитрам, которые амфитеатром спускаются вниз. Потому что шуметь – наше традиционное неотъемлемое академическое студенческое право. Потому что все это здорово! Так лучше запоминается. Потому что мы молоды.
А за окнами, за истертыми временем до свинцового блеска окнами, тихая рю Бернар. Окраина Латинского квартала.
Национальный агрономический институт.>*1
Лекционный зал.>*2
Студенты Национального агрономического института (1934 г.).>*3
Сюзанна Хаас, выпускница Национального агрономического института 1936 г.>*4
Профессор, с обычным для французов красноречием красиво закруглив фразу, привычно призывает нас к порядку. Улыбается, шутя поднимает руки вверх: «Сдаюсь». Шум, так неожиданно возникший, привычно затихает. Занятия, обязательные для нас, лаборантов фитопатологической лаборатории, продолжаются. А я ищу глазами Жаклин.
Да, шаю у нас очень и очень скромные. Все скажут. Таким, скажут поборники древних студенческих традиций, могут довольствоваться только эти неотесанные мужланы-агрономы. У них половина провинциалы и полно метэков (иностранцев). Они один день в Париже, другой – на своих огородиках под Версалем. Ни на су[2] выдумки! Далеко им до студентов Сорбонны! Все знают, как одеты медики на их ежегодном балу. Только на профессорах, да и то на тех, кто постарше, римские тоги. Все остальные – в чем мать родила.
Да! Настоящее студенческое веселье только на факультетах Сорбонны! Там и сейчас, в это сумбурное время, чтут настоящие традиции.
К примеру, юристы. У них что ни лекция, то мировая проблема. Роскошный повод пошуметь, поспорить, устроить действительно парижское шаю.
– Вы слышали, что он опять отколол?
– Это возмутительно, позор!
– Значит, хороним?
– Да, да! Немедленно! Он для нас умер!
Назначен день «похорон» опального профессора. Расклеены самодельные изощренно ругательные «траурные» объявления. Имя впавшего в немилость будет предано «анафеме». Это на «панихиде», которой закончатся «похороны». После шутливых, порой остроумных, речей «труды» и «гроб» покойного полетят в Сену.
Попробуйте протолкаться в день «похорон» сквозь густую разноцветную разноязычную стенку молодежи, ближе к краю тротуара. «Пардон! Разрешите?» На бульваре Сан Мишель, а по-нашему бульмише. В первые ряды, где, естественно, медики. Гривастые, размеренно попыхивающие длинными трубками, медики. Их кафе здесь рядом. Они величаво опираются на льнущих к ним расфранченных душистых подруг. Посмотрим, что отчебучат юристы.
Вот с площади Пантеон на бульмиш уже заворачивает костюмированная головная группа их процессии. Рядом с живым парижским ажаном (полицейским) в накидке и с белой резиновой дубинкой под ней – блестящий «мажордом» в треуголке и с белой импозантной булавой. За ним «прелат», который изрыгает богохульственные слова, поглядывая в «требник» – толстенный телефонный справочник.