На краю небольшой деревни, затерявшейся среди леса, жила Клавдия. Никого у нее не было: ни родни, ни детей. Не народили деток с мужем, которого схоронила недавно. Год прошёл. Тосковала долго по нему, слёзы по ночам в подушку проливала. Боль потери никак не хотела отпускать бедное сердце женщины.
И вот в один солнечный день сидела она возле дома, на скамеечке и вспоминала своего Васеньку. Не слышала, как к ней подошёл Антип. Мужчина лет пятидесяти, худощавый, высокого роста, любитель поохотится в окружающем их деревню лесу.
– Клавдия, здравствуй! – проговорил он.
– Антип! – вздрогнула женщина от неожиданности. – Ты, что крадёшься, как мышь за сыром? Людей пугаешь. – Увидела, что из-за плеча ружьишко торчит, спросила: – Ты, что на охоту собрался?
– Нет. Уже возвратился, домой пришёл, Дашка выгнала!
– Что так? Добычу не принёс? Ох, Дашка, Дашка! Злющая она у тебя баба. Может, сам виноват? Любви мало даёшь?
– Да, нет вроде, сегодня при настроении, – замялся мужчина. – Тут другое дело. Вот смотри, что я на охоте добыл. – Антип достал из-за пазухи маленький, серенький комочек. – Не знаю, соседушка, что с этим делать.
– Ну-ка, ну-ка, покажи! Что там у тебя? О. Да это же волчонок, – взяла сжавшегося щенка в руки, – ему и месяца-то нет. Ты зачем его от матери-то забрал? Как он теперь без молока? Антипушка, неси-ка ты его обратно. Не дай-то бог, волчица по твоему следу к нам прибежит, беды не оберёшься. Забери! – Клавдия сунула волчонка в руки охотника. – Верни, верни матери дитя!
– Нет у него ни матери, ни отца, оба там, возле логова, полегли, и ещё пять волчат придушенные. Схоронил я их. И кто это сделать мог, а, Клавдия? А этого чуть живого в сторонке нашёл, видно недодушили, лежал, скулил жалобно. Вот и пожалел, взял. Домой и принёс. А там Дашка, словно с цепи сорвалась, орать стала, чтобы значит, убрал эту нечисть из дома и со двора. Вот и бегаю по дворам, всем уже соседям предлагал. К тебе последней пришёл. Клавдия, ну что утопить что ли? – не услышав ответа женщины, прижал хрупкое тельце к груди, проговорил: – Вон уже глазки начали открываться: еще день-два и видеть будет. Значит, ему около двух недель, молоком недолго кормить надо. Им ведь, Клавдия, через три недели можно мясца давать сырого. Ну, возьми! – уговаривал Антип. – Охотиться буду, для него мяса добывать. Чего молчишь, соседка?
Женщина молчала, и Антип не мог даже предположить, что она думала о Васеньке: «Взял, не взял бы волчонка? – думала она. – Взял бы, обязательно взял. Доброе сердце у Васеньки, было, сочувствовал, сопереживал всем, вот и не выдержало сердечко, не довезли до больницы, не довезли. Как же плохо без тебя, Васенька. Что же делать с волчонком?» – И уже вслух: – Антип, ты, куда это пошёл? А ну, вернись! – крикнула вослед уходившему мужчине. Антип почти бегом вернулся и тут же с надеждой спросил:
– Неужто возьмёшь, Клавдия?
– Давай, давай сюда волчонка! – Взяв и прижимая к себе теплый комочек, прошептала: – Назовём его Волчик.
– Спасибо, Клавдия! Дай Бог тебе здоровья! Спасла невинную душу от погибели и меня от Дашкиного гнева.