Читать Старожилы

Что это был именно понедельник, он помнил отчетливо. В подвал с утра завезли настольные глобусы неба и деревянные парусники на подставке. Зайдя купить сундук (присматривал уже в течение месяца), – дубовый, с навесным замочком и мягким бархатным зевом, где можно хранить игральные карты, деньги и маленькие мужские секреты, – зайдя туда, он вдруг замер прямо перед кассой и передумал.

…Аня позвонила совсем рано и быстро, стесняясь возможных вопросов, сказала, что не приедет. Вообще не приедет: ни сегодня в два, ни завтра, никогда после. Он не стал потерянно дышать в трубку, а просто, представляя себе анонимного оператора очередного социологического опроса, согласился: «Хорошо», – и нажал на кнопку сброса. Экран мобильного погас ровно через минуту. Рука без перчатки онемела от мартовского холодного ветра, и проходившая мимо женщина понимающе отдернула в сторону свою принюхивавшуюся к его брючине собаку.

Здесь в магазине тепло и душно пахло безликими, еще ничьими вещами. И сундук тоже как будто пах. Может быть, именно это и остановило его – Рената Игоревича Рейнке.

– Ну, что вы, берете? – Кассирша выглядела странно свойски и в то же время случайно. Точно зашла только на минуту – выбить Ренату чек, – а потом снова отправится, ну, например, вытачивать наличники для летнего домика, построенного в расчете на скорых внуков. Ренат Игоревич не расслышал ее вопроса, но, как-то угадав ситуацию, молча поставил сундук на прилавок и, сунув руки в карманы пальто, вышел через магнитные ворота на улицу.

Женщины еще не сняли шапок и сапог; похожие друг на друга, заставляли мучительно сожалеть о затяжной зиме и ухаживать за собой только в помещении. А помещений на ум приходило немного: институт, куда проще всего было податься и там дотянуть до вечера, чтобы часам к девяти заехать за Светой, накормить ее в каком-нибудь не очень дорогом ресторане (Ренат Игоревич достал портмоне и пересчитал наличность) и потом трахнуть в ее этом Беляево. Но из Беляево утром фиг с два доедешь до центра, а редколлегию проводить, когда тебя уже извели в пробках, да к тому же эффект душа бесследно исчез под дубленкой, – сами проведите ее, если сможете.

Да еще она звонить с восхищениями начнет, как обычно. Нет. Света решительно отпадала.

Но в институт к Юре все-таки тянуло. Юра Билинкис был человек испытанный, за годы совместного студенчества проверенный, – с ним, по крайней мере, не нужно было корежить из себя мальчика, а – просто выпить и поговорить о литературе.

Дело в том, что Ренат Игоревич был беллетристом. Это слово нравилось ему гораздо больше необязательного «писатель». Юру он мог бы спокойно назвать «писателем». А себя – никогда. Филология и попутное художественное сочинительство в представлениях Рената Игоревича отлично уживались в «писателе». Но беллетриста – того настоящего, что между массовой и заумной дребеденью, – они элементарно оскорбляли.

Однажды Юра пригласил Рената Игоревича на свой семинар – выступить перед студентами. Точнее, студентками. В вузе, где подвизался Юра Билинкис, оседали в основном выпускницы гуманитарных школ. В подавляющем большинстве – провинциалки с крепкими нервами, голенями и отчаянным желанием прописки в столице. Ренат Игоревич безошибочно угадывал таких, еще со времен собственного высшего образования. По блеску в глазах, загоравшемуся при словах «моя бабушка, коренная москвичка» или «родись я не в Москве, а в каком-нибудь Семижопинске…»; и, разумеется, – по недюжинной модности. Моднявости, как говорили они в молодости. То, во что столичные облачались на праздники, эти носили и занашивали ежедневно.