– О, великий Молох, бог-покровитель сынов своих! Спаси-сохрани в сей час для нас тяжкий и да пребудет сила твоя и воля с нами, и через мои уста я донесу её до ушей всех неверных и необращённых! И да прими жертву сию во имя спасения нашего и пусть крики её принесут нам благо и всепрощение!
Гул вокруг Мокхопа нарастал, голоса сливались в один непрекращающийся стон, заглушая истошные вопли бьющейся в истерике женщины, которая пыталась вырваться из рук двух державших её воинов:
– Мокхо-оп! О великий! Прошу тебя! Мокхоп! – в какой-то момент ей всё же удалось высвободиться и она кинулась к алтарю, падая в ноги заклинателю и жрецу. – О, милостивый, молю тебя! Верою и правдою заклинаю! Они обещали сохранить жизни нашим детям! Они обещали! Молю тебя, верни мне дитя! Они обещали! – грудь женщины тяжело вздымалась и опадала, она дрожала всем телом, содрогаясь от рыданий, лицо её стало багровым, сил кричать уже не осталось, но она продолжала цепляться за его черную мантию, обессиленная и измождённая.
Жрец посмотрел на неё свысока, а после распахнул полы мантии и поднял вверх ребенка:
– Вот оно – дитя жертвенное! – толпа возликовала. – Дитя, которое принесет нам спасение!
– Не-е-ет! – женщину уже тащили за волосы прочь из зала, а жрец повернулся к алтарю.
– Возлагаю сие дитя в руки твои! Даруй нам жизнь взамен его жизни! – Мокхоп возложил ребенка в руки статуи с бычьей головой и поднес факел к каменной вазе. – И да пребудет с тобой сила огня всеочищающая! – и зажёг масло под каменными руками бога-покровителя.
Толпа завизжала, зарычала, всё сильнее гремели барабаны, заглушая плач и крики корчащегося, медленно жарящегося в руках статуи, младенца.
Женщины стали срывать с себя одежды и раздирать ногтями грудь, завывая и глядя невидящими глазами на горящую жертву во имя их жизни. Мужчины вонзали друг в друга копья снова и снова, заливая каменный пол залы кровью.
– Да, дети мои! Это жертва во имя жизни! Во имя Бога нашего – Молоха! Во имя власти его на земле при нас и после нас! – жрец вновь повернулся к статуе и воззвал к покровителю. – Да пребудет царствие твоё и твоих детей на земле проклятой! И да пребудет жизнь твоя вечная в телах наших мёртвых! И каждый, кто ступит на землю твою – да будет проклят!
– Да будет проклят! – хор истязающих себя вторил каждому слову жреца.
– И каждый, кто посмеет усомниться в вере твоей – да будет проклят!
– Проклят! – ревела беснующаяся толпа хором.
– И каждый, кто посмеет тронуть детей твоих – да будет проклят! Восстань же из огня и пепла и да свершится воля твоя!
– Заткнись, старик! – Мокхоп рухнул на пол, сбитый с ног ударом копья в спину, но не прекратил выкрикивать проклятия. – Город теперь наш, – прошипел нападавший, – слишком долго ты морочил голову нашему царю… – и тут же отпрянул.
Жрец смеялся. Он хохотал во всю глотку:
– И обретет наш бог жизнь! – Мокхоп поднял руки, пытаясь схватиться за каменную вазу со все ещё недогоревшими останками ребенка, которые обугленными кусками теперь свисали с простёртых к толпе рук бога-демона.