О чем бы мы ни говорили, мы всегда привержены одному – течению своей мысли.
Иногда она бывает пришлой, как в случае лично со мной, порою неотвязной, как что-то наболевшее и гнетущее, а иногда и вовсе кажется настоящей бессмыслицей в тяготе живого настоящего дня.
Мысль человека – его тягота к лучшему. Лишь тело порой отягощает ее на столько, на сколько содержится ума в том самом человеке, ту самую мысль последующе преследующем.
То, что приведено ниже и есть настоящие мысли или точнее, их отголоски уже во времени настоящем.
Так ли думали сами люди, живущие в свое время – об этом мы можем только догадываться, основываясь на самих фактах уже изученной нами всеми истории.
Но, так ли по-настоящему изученной или просто выученной под настоящим предводительством тех, кому она сама заблаговременно создала условия для выражения и еще более того, руководства непосредственно людьми.
Подумайте сами над этим. Время тому само по себе и вполне естественно пришло.
Награда тому – всего лишь свобода. А она, как мне кажется, благоприятна для всех.
Нет людей, жаждущих противоположного, и нет тех, кто бы, рождаясь, тянулся именно к этому.
Пороки во многом ограждают людей от мысли и особенно жестко насаждают свою силу воли.
Тем самым постоянно задавливают ее изнутри, не давая возможности хоть как-то пробиться наружу.
В том слабость людского сознания и в том же порог самого времени нашего, за который мы все преступить должны, дабы избавиться от этого навсегда.
И путь к нему сейчас близок, как никогда. Осталось только совершить шаг, незаметно ступив на него, чуть далее устоять, а уже позже просто перешагнуть, оставляя позади то, что оказалось ненужностью времени и самым обыкновенным потворством откровенного человеческого взрастания.
Небо Москвы повсюду пестрело светло-желтыми и голубыми взглядами мощных прожекторов. Шел 1944 год, а над городом хоть изредка, но все же появлялись черные кресты уходящих на запад самолетов.
Была полночь. Человек подошел к окну и, с минуту постояв, вглядываясь в эту ночную галерею ужасов, решительно отступил назад и подошел к столу.
Сняв трубку с огромного телефонного аппарата, он тихо и вежливо произнес:
– Дайте Ставку Главнокомандующего.
– Одну минуточку, – затрепетал в ответ чей-то ласковый голосок, и в трубке послышалось какое-то скрежетание и поершивание.
Спустя минуту связь наладилась, и трубка ожила голосом Главнокомандующего.
– Слушаю, Жуков…
– Здравствуй, Георгий, – произнес тихо человек, стоявший у телефонного аппарата.
– Здравия желаю, товарищ Верховный.., – начал было по-военному новоиспеченный маршал.
– Ладно, не надо этого, – прервал Сталин, – давай о деле. Что там у тебя? Почему до сих пор Москву бомбят немецкие самолеты?
– Я.., – хотел было что-то сказать Жуков, но голос по другую сторону, снова так и не выслушав, прервал его и продолжил.
– Немедленно отправляйся ко мне, – кратко и отрывисто произнес Сталин, – к утру, чтобы был здесь.
– Есть, – выдохнул Жуков и, с минуту постояв с трубкой в руке, тихо положил ее на рычаг полевого телефона.
В штабе было тихо. Только где-то вдали грохотали одинокие выстрелы и рвались земные снаряды. Наверное, кто-то хотел прорваться к своим или же, наоборот.