Полет (вместо предисловия)
Наша планета летит через пространство, кружась и взбивая облака космической пыли. Нам трудно это представить, мы просто видим, как в ночном небе меняется картинка из звезд, а луна то станет круглой, то превратиться в серп. Спим ли мы в теплых постелях, ходим ли мы по земле, она несется и в свете, и во мраке в своем бесконечном беге.
Ночь. Не спится. Я встаю с постели и подхожу к окну, заглядывая во тьму, испещренную светом далеких звезд и галактик. Кто я, зачем я тут – этот вопрос мучает меня с рождения, как и многих других. Но небо молчит, оставляя разгадку на потом.
Давно, в детстве, глубокой ночью я бежал стремглав по улице в аптеку за кислородной подушкой. От удушья умирал мой дед. На бегу я смотрел на высокие крыши домов и просил неизвестно кого помочь мне спасти деда. В аптеке мне не хватило несколько монет на спасительный кислород. Меня выручил пожилой еврей, которому в эту ночь было плохо, и он тоже оказался в этой аптеке, – наверное, не просто так, а кто-то его послал. Дед мой в тот раз выжил.
На следующий день родители дали мне эти спасительные копейки, чтобы я отдал их доброму старику. Я же, вместо того, чтобы отнести их, по пути к нему купил на них мороженое. И вроде это было столько лет назад, и был я совсем ребенком, но что-то оттуда, свыше, заставляет меня вспоминать это с мучительным стыдом каждый раз, когда я остаюсь наедине с собой.
Как много мы совершаем поступков, за которые с годами становится просто не по себе. Наверное, это хорошо, что стыдно, значит, в нас все же что-то есть, но лучше, чтобы самой причины не было вообще.
Небо чернее черного, а на земле лежит ослепительный белый снег. Еще немного поразмышляв, иду спать.
А наша планета летит себе с миллиардами своих детей, половина из которых спит в ночи, а половина бодрствует при ярком солнце. И каждый из них хоть раз в своей жизни обязательно проснется и заглянет сам в себя.
Этот столб пара, поднимающийся вверх по прохладному осеннему воздуху от долины гейзеров, видно за десятки километров. Любопытные пассажиры прижались лбами к иллюминаторам и любовались разноцветными деревьями, растущими на склонах бесконечных сопок.
Я ненавижу любые перелеты – везде, где нет под ногами твердой земли, во мне нет уверенности в счастливом завтрашнем дне. И даже самый прекрасный вид не может отвлечь меня от невеселых мыслей.
Момент мягкой посадки и наступившая тишина после свистящего шума винта вертолета мне приятнее всех открывающихся здесь взору пейзажей.
Матвеич был смотрителем заповедника уже не один десяток лет, и ему не надо было вскидывать к глазам руку с часами, чтобы узнать, сколько времени. Дыханием земли, как по расписанию, уже сотни лет взлетали вверх сотни тонн кипящей воды в клубах пара. Он рукой показал мне на очередной гейзер: «Через две минуты плюнет в небеса». Я засекал на часах, и точно в предсказанное время из-под земли раздавалось клокотание с шипением, и вверх вырывался фонтан, разбрызгивая горячие капли.
Он показал мне пальцем на склон с огромными, по несколько метров шириной, желтыми непонятными отложениями: «Смотри, сегодня утром медведь насрал». «Так много?!» – на моем лице отразилось неподдельное изумление. «Какого же он размера?! И дерьмо у него жуткого цвета», – я с опаской стал озираться по сторонам, вспоминая фильмы Спилберга.