Читать Коробка

Шрифт

Интервал

* * *

посвящается седе

Childhood is like a knife stuck in the throat that cannot be easily removed.
/Wajdi Mouawad. Incendies/

жанна

* * *

с тех пор как не стало мамы – никто не распутывал мои иероглифы на постели. она подходила к моей кроватке на которой я – еще шестилетний лежал в немыслимых позах – нежно подкладывала руку под мою вспотевшую от кошмаров спину и осторожно выпрямляла. иногда я делал это специально – ложился скрюченным – ждал что она коснется меня потому что кроме этого касания у меня не было ничего. я любил свою мать животно. я до сих пор помню ее запах.

комиксы про китайского рыбака

желтые пластмассовые очки

маленький фонарик зеленый аквариумный сачок

книга о первобытных людях – ее подарки.

я берег их двадцать с лишним лет. но сейчас они парализуют меня.

будто эти вещи оставила мне чужая никогда не любившая меня женщина.

* * *

трудно трудно жить в сердце этого фильма

где лука не дожил до пасхи

где его маленький свитер?

мы его потеряли?

мы забыли его в машине?

мы его никогда не вязали.

две полоски оставшиеся позади.

она везет меня – свой плод любви – в санях.

она еще так молода.

я не хочу обременять ее собой.

я хочу отпустить ее.

сказать: «иди. люби мужчин.

спи до полудня. ешь виноград.

мама.

единственная женщина

согласившаяся на меня».

* * *

небольшая дамская квартирка. все в ней было розового цвета.

огромное зеркало над комодом облепленное множеством

открыток –

чем-то напоминало зеркало в гримерной кабаре.

не знаю кем работал ее любовник но он постоянно носил

с собой пистолет

и когда приходил – бросал его с грохотом на письменный стол.

он покупал одинаковые игрушки ее мальчику и своему

родному сыну.

одинаковые духи ей и своей жене. этот любовник ел только жареную курицу

и что-то говорил говорил размахивая жирными пальцами.

даже за столом и в присутствии ее семилетнего сына

он обсуждал какие позы они испробовали а какие нет.

и когда мальчику становилось гадко и стыдно –

он уходил в комнату слушать музыку.

особенно ему нравилась песня «самба белого мотылька».

иногда этот маленький мужчина бесконечно плакал

и лицо его становилось припухшим и ужасно симпатичным.

а мне было восемь. я даже не могла завязывать шнурки.

я ничего не могла.

* * *

странный и самый последний.

я не рассказывала о нем даже в милиции на допросе.

не знаю откуда появился. не знаю куда исчез.

у него не было указательного пальца на руке.

он был умен. начитан. пил много кофе

и непременно запивал его холодной водой.

он был добр ко мне. давал мне деньги.

хрустящие купюры. тысячные купюры.

и говорил: «послушай купи нам по баночке

сладкой маринованной кукурузы а сдачу можешь оставить себе…»

и я шла. и я шла. шла. шла. шла. вся наша кухня была заставлена

этими баночками от кукурузы. мы постоянно ели кукурузу:

на завтрак. на обед. на ужин. он спал на ходу. кричал во сне.

каждый вечер он запирался на кухне.

говорил что колет лекарство. что у него болит печень.

вмазанный он сидел возле меня на диване

мы смотрели дурацкие передачи. и разгадывали кроссворды.

мы могли думать над одним не отгаданным словом по часу.

и когда его голова совсем съезжала набок

я расталкивала его и говорила:

«вот здесь по горизонтали: слово “жизнь”».

* * *

не подходит тебе это слово – мама.