Джой Шеннон въезжал в Ашервиль, когда внезапно его охватило ощущение безысходности и невозможности противостоять тому, что ждало впереди.
Он едва не развернулся посреди улицы. С трудом подавил желание вжать в пол до упора педаль газа и умчаться, ни разу не оглянувшись.
Городок ничем не отличался от любого другого в угледобывающей части Пенсильвании, где шахты давно закрылись, а приличной работы нет уже многие десятилетия. Тем не менее бедность и нищета не бросались в глаза, не поражали в самое сердце, не повергали в отчаяние. Поэтому Шеннона удивила собственная столь неординарная реакция на возвращение в родные пенаты.
Деловой центр Ашервиля занимал два квартала. Тут высились двух– и трехэтажные каменные здания, возведенные в пятидесятых годах девятнадцатого века и почерневшие от времени и грязи. Со времен юности Джоя они ничуть не изменились.
Очевидно, ассоциация торговцев или городской совет реализовали какой-то проект по благоустройству. Все двери, рамы, ставни и карнизы заново покрасили, в тротуарах прорезали круглые дыры, в которые посадили молодые клены. Деревья вытянулись лишь на восемь футов и еще крепились к поддерживающим их стойкам.
Красная и янтарная осенняя листва оживляла город, но с приближением сумерек Ашервиль становился все более мрачным, неприветливым, отталкивающим. Балансирующее на гребнях гор солнце словно сжалось, и его лучам недоставало яркости. В грязно-желтом свете удлиняющиеся тени молодых деревьев тянулись ко все новым и новым трещинам на асфальте тротуара.
Джой включил печку. Волна горячего воздуха согрела его не сразу.
Над шпилем церкви Пресвятой Богородицы кружила огромная черная птица. Она напоминала темного ангела, ищущего прибежища в святом храме.
По тротуару шли редкие прохожие, мимо проезжали автомобили, но он не узнавал ни пешеходов, ни водителей. Слишком долго он отсутствовал. За эти годы кто-то приехал, кто-то уехал. Кто-то умер.
Когда Шеннон свернул на усыпанную гравием подъездную дорожку к старому дому на восточной окраине города, его страх усилился. Оштукатуренные стены дома требовали побелки, крыше из кровельной плитки не помешал бы ремонт, но ничего зловещего в этом доме, в отличие от зданий в центре, не было. Скромный домик. Печальный. Запущенный. Ничего более. Несмотря на лишения, Джой провел здесь счастливое детство. Ребенком он не понимал, что его семья бедна; осознание этого пришло позже, когда он уехал в колледж и смог взглянуть на жизнь в Ашервиле со стороны. Однако он несколько минут просидел в автомобиле, скованный страхом, не испытывая ни малейшего желания вылезать из кабины и входить в дом.
Наконец Джой выключил двигатель и подфарники. И хотя температура в салоне не могла мгновенно понизиться, разом замерз без теплого воздуха, струящегося от печки.
Дом ждал.
Может, Джой боялся встретиться лицом к лицу с собственной виной и примириться со своим горем? Он не был хорошим сыном. И теперь лишился возможности искупить боль, которую причинил близким. Возможно, его пугало осознание того, что до конца своих дней придется жить под бременем содеянного, терзаться угрызениями совести и не надеяться на прощение.
Нет. Эта ноша, конечно, тяжела, но она его не страшила. Ни вина, ни горе не могли вызвать такую сухость во рту и заставить сердце биться, как паровой молот, при взгляде на родовое гнездо. Здесь что-то другое.