В записке, оставленной мне тётушкой Ханни, фигурировали адрес и краткое описание моего следующего пристанища, и, конечно, сопровождались они традиционными для этой дамы высказываниями. Аккуратным круглым почерком в записке было выведено: «Дом номер 16а по Последней Восточной улице, сторона нечётная, не заблудись. Подъезд там один, на первом же этаже найдёшь госпожу Мрици, она даст тебе комнаты. Вещей много не бери – пространства там скромные. И будь осторожен: Дом сторожит ветер».
Дом с заглавной буквы. Я хмыкнул: тётушка Ханни всегда преувеличивает значимость вещей.
К вечеру я был на Последней Восточной улице. Не слишком длинная, не слишком короткая, извилистая и выложенная брусчаткой, эта улица выглядела пустой, как мой желудок, и скромной, как мои сбережения. Дом номер 16а делил улицу пополам: вправо и влево от него разбегались домишки поскромнее, этот же нависал над проезжей частью выступающим фасадом и, казалось, дотрагивался верхними балконами до соседа напротив. Если бы у меня было богатое воображение, я бы назвал этот дом не Домом, а Волнорезом.
Я остановился посмотреть на него, хотя уже порядком стемнело. Шесть этажей, арочные окна, высокая треугольная крыша – здесь мне предстояло жить следующие шесть недель, пока не решится судьба моего родового поместья.
Стоило мне ступить на дорожку, что вела во внутренний двор, как дикий порыв ветра буквально свалил меня с ног. Я упал на колени, оглушённый этой внезапностью, и тут же получил в лицо пригоршней сухих листьев. Ветер взъерошил мои волосы, рванул ворот пальто и влез за голенище левого сапога. И хотя это был всего лишь ветер – я знал, что это был ветер, – мне вдруг показалось, что на меня напало живое существо. Разбойник. Карманник. Хулиган с соседней улицы, в конце концов.
Сквозь завывания ветра я услышал пронзительный свист, доносившийся со двора, и через несколько мгновений рядом со мной остановился кто-то, закутанный в шаль. Женщина, решил я, протирая глаза от пыли. Или сохранившая стройность старуха. Без разницы.
В следующий миг она заговорила, и я понял, что ошибся в обоих случаях.
– Вам следовало предупредить нас о времени приезда, – произнесла незнакомка голосом юным, как весенняя трава. – Чужакам опасно ходить здесь.
Она помогла мне подняться, и пока я стоял, с удивлением разглядывая выбившиеся из-под шали белокурые волосы, она отряхивала мои брюки. Потом она выпрямилась, улыбнулась.
– Господин Номан?
Я поклонился.
– По словам вашей тётушки, вам пятьдесят лет. Вы что, где-то обронили их?
Улыбка у девушки была хитрющая, как у мышки, стащившей из кладовой кусок сыра.
– Если слушать мою тётушку, то можно подумать, будто всему миру пора на покой, – ответил я. – Она любит преувеличивать.
– Видимо, изрядно любит, – согласилась девушка. – Я госпожа Мрици.
– Вы? – я не удержался от удивления. – Я думал, госпожа Мрици – это такая необъятная домоправительница с тремя внуками на попечении, обязательно строгая и носящая закрытые платья.
Шаль, посмевшая соскользнуть с обнажённого плеча, тут же была водворена на место, а меня наградили укоризненной улыбкой.