Читать Все на продажу. Театральные хроники

Сегодня был тяжелый день. И тяжелый спектакль. Впрочем, для Степана Михайловича Кавалерова теперь все спектакли были тяжелыми. Сказывался возраст. Правда, Степан Михайлович запрещал себе даже думать на эту тему, потому как совсем выпасть из репертуара, позволить не мог. Благо, настали времена, когда он мог позволить себе другое: выбирать, что играть, а что и не играть.

Кавалеров опустил свое грузное тело в кресло, подвинул кресло ближе к столику и глянул в зеркало. Оттуда на него смотрела странная личность, с обвисшими щеками, морщинистым лбом и тусклыми, глазами, чем-то, отдаленно, напоминавшая, его самого. Степан Михайлович вздохнул и укоризненно глянул прямо в глаза этой личности. Хотел в нее даже плюнуть, нажевал слюны, но вместо этого только показал язык, двумя руками оттопырив уши. Цвет языка ему не понравился. Степан Михайлович, наклонился к зеркалу, внимательно, и так, и эдак, рассмотрел его со всех сторон. И огорчился. Еще раз тяжело вздохнул. Произнес тихонько:

– Побереги себя, Степа. – Хотел вздохнуть в третий раз, но, в последний момент, передумал. – Побереги.– Повторил и замолчал, продолжая изучать язык. – А может, совсем бросить пить? – мелькнула в его голове робкая мыслишка.

Он, аккуратно, снял с головы растрепанный парик, положил на подставку, двумя руками провел по бескрайней лысине, обрамленной венчиком когда-то густой шевелюры. Откинулся в кресле и повторил снова, теперь уже твердо и с неким металлом в голосе:

– Да. Надо бросать.

И неожиданно, быстро наклонился вперед, легко протянул руку за зеркало, достал оттуда початую бутылку коньяка, пятизвездочную «ЛЕЗГИНКУ», он мог себе теперь позволить и коньячок, не «КАМЮ», конечно, но все-таки. Плеснул изрядную толику в стакан, появившийся оттуда же, из-за зеркала, и, не спеша, почти не ощущая вкуса, глоток за глотком, сквозь зубы, выцедил до дна. И вновь откинулся в кресле, прикрыл глаза ладошкой, упершись локтем в подлокотник. Ну, прямо вождь пролетариата, слушающий третью патетическую Людвига Вана.

К слову. На стене, как раз, над зеркалом, висела фотография Степана Михайловича, и что характерно, в гриме этого самого вождя. И, как ни странно, примерно в той же позе, с ручкой у лба.

Нет, воплотить на сцене этот бессмертный образ, Кавалерову не удалось. Не успел. В стране неожиданно поменялись приоритеты. И вождь пролетариата, в одночасье, стал непопулярным в пролетарском государстве. А жаль. Уж больно долго готовился к этой роли Степан Михайлович. И не без основания. К тому времени была выбрана пьеса, та самая Погодинская «Третья патетическая», заказан пластический грим на Мосфильме, для Кавалерова, разумеется. По этому поводу из Москвы приезжал специальный человек, чтобы снять мерку для парика, и слепок для носа. Даже набор бровей сделали. Свои-то у Степана Михайловича выцвели и поредели. Короче, было все очень серьезно. И вдруг… – нате вам.

Кстати, во время очередной примерки грима его и запечатлел местный театральный фотограф. Предполагалось, для будущей афиши. Однако, судьба распорядилась по-своему, о чем Степан Михайлович долго горевал. На такой роли можно было всю жизнь прожить припеваючи, получив все мыслимые и не мыслимые звания и регалии. Но, не случилось. Чего не случилось, того не случилось. Однако, время лечит. И Кавалеров потихоньку смирился, понимая, назад дороги не будет. Во всяком случае, на его веку, точно. Но, с тех пор взял за правило, и в повседневности носить специфическую бородку, заботливо подстриженную рукой театрального парикмахера. Вроде, отдавая дань памяти периоду жизни, полному надежд, планов и, если хотите, дерзких мечтаний.