«И когда Иисус возлежал в доме, многие мытари и грешники пришли и возлегли с Ним и учениками Его»
(Матф.9:10)
В бухте ирландского городка Корк застыло сырое, сумрачное утро. Лес корабельных мачт едва колыхался на ленивых волнах. Каракка «Прокурандо» была единственным португальским судном среди английских, шотландских и французских кораблей. Тридцать пушек по бортам стерегли её покой. На трёх мачтах колыхались золотые гербовые знамёна с чёрными пантерами. Две хищницы держали червлёный щит с кошачьим оком.
Лысый, одноглазый верзила Васко стоял на грот-мачте, глядя в небо. Унылую высь рассекали суетливые чайки. Он привычным движением зацепил тетиву рычагом, уложил стрелу в арбалет и с грацией пантеры отклонил торс назад. Медная кожа подпоясанного жилета натянулась до блеска.
Стрела с глухим свистом прошла меж двух чаек и сбила третью. Грязно-белое тельце, рассыпая брызги крови, шлёпнулось на палубу. Да Кунья захохотал и воздел арбалет жестом триумфатора.
– Боже мой, нет! – закричал снизу женский голос. Да Кунья свесил голову меж снастей.
– С добрым ирландским утром, донна Жуана!
Девушка стояла на верхней палубе, у самого борта, подобрав юбки с пеной бледно-голубых оборок. Из тёмных кос выбились непослушные пряди, в глазах застыл ужас. Она хватала ртом воздух, как рыба, вытащенная из воды.
– Вы…вы… Дон Васко, вы – каналья[1]!
Да Кунья снова разразился хохотом.
– Святые кости! Моя нежная лилия умеет ругаться! Берёте уроки у сестрицы?
Жуана, не поднимая головы, гладила мёртвую чайку и тихо плакала.
– А я бы на вашем месте взял уроки любезности! – крикнул Васко. – Даме следует почитать доблестных рыцарей.
– Ваше рыцарство куплено за наёмничий флорин и продано за купеческий гульден[2]!
Жуана резко поднялась и спрятала птицу под меховой пелериной. Да Кунья с грохотом зашвырнул арбалет на корму.
– Моя фамилия известна со времён арабского завоевания! Зато я знаю историю вашего рода. Гораздо лучше, чем вы, донна Жуана Брандан!
– Её зовут леди Джоанна Брэмптон, – раздался спокойный, низкий голос за спиной Жуаны. На палубе стояла невысокая дама в шёлковом плаще цвета бордо, подбитом куницей. Серебристая мантилья окутывала гордо посаженную голову, струясь мягкими складками у чеканного лица с бледно-голубыми глазами и тонким прямым носом. Высокий лоб украшала лунная капля на золотой цепочке.
Бесцеремонно распахнув накидку Жуаны, дама вырвала из её ладоней мёртвую птицу и швырнула за борт. Девушка с беззвучным плачем закрыла глаза.
– Лучше горностая[3] заведи, от него толку больше, – не меняя тона, бросила дама. – А птичьи блохи нам ни к чему. Идём, пора одеваться!
– Иду, миледи, – ответила Жуана по-английски. Да Кунья проводил их яростным взглядом.
– Свиньи напомаженные… Ну, погоди, кудряшка, ты у меня спляшешь маттачину[4]!
Леди Брэмптон и Жуана спустились в трюм, загруженный пыльными тюками. Низкое, тесное помещение с полом, засыпанным песком, освещали три сальных плошки. У ряда тюков, на бочонке сидел пожилой человек в полукафтанье красного сукна. Растирая плешивую макушку и бормоча по-французски, он сосредоточенно делал записи в пухлой книге.
– Бильбао, Бордо, Ла-Рошель, Нант, Плимут, Бристоль, Кардифф! И всего лишь арпан левантина