⇚ На страницу книги

Читать Стихи русских и зарубежных поэтов

Шрифт
Интервал

Составитель В. Федоровский


Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Н. Агнивцев (1888—1932)

***
Санкт-Петербург – гранитный город, взнесённый словом над Невой,
Где небосвод давно распорот Адмиралтейскою иглой!
Как явь, вплелись в твои туманы виденья двухсотлетних снов.
О, самый призрачный и странный из всех российских городов.
Недаром Пушкин и Растрелли, сверкнувши молнией в веках,
Так титанически воспели тебя – в граните и стихах.
И майской ночью в белом дыме, и в завываньи зимних пург
Ты всех прекрасней – несравнимый, блистательный Санкт-Петербург!
***
Знайте: когда-то, и как-то, и где-то одинокий поэт жил да был…
И всю жизнь свою, как все поэты, он писал, пил вино и любил.
Обогнавши Богатство и Славу, Смерть пришла и сказала ему:
– Ты поэт, ты бессмертен! И, право, как мне быть, я никак не пойму.
Улыбаясь, развёл он руками, и с поклоном промолвил в ответ:
– В жизни я не отказывал даме! Вашу руку!.. И умер поэт.

И. Анненский (1855—1909)

***
Среди миров, в мерцании светил
Одной Звезды я повторяю имя…
Не потому, что я её любил,
А потому, что я томлюсь с другими.
И если мне сомненье тяжело,
Я у Неё одной ищу ответа,
Не потому, что от неё светло,
А потому, что с ней не надо света.

А. Апухтин (1840—1893)

***

Минувшей юности своей забыв волненья и измены,
Отцы уж с отроческих дней подготовляют нас для сцены.
Нам говорят: «Ничтожен свет, в нём все злодеи или дети,
В нём правды нет, в нём сердца нет, но будь и ты, как все на свете».
И вот чтоб выйти напоказ, мы наряжаемся в уборной;
Пока никто не видит нас, мы смотрим гордо и задорно.
Вот вышли молча и дрожим, но оправляемся мы скоро
И с чувством роли говорим, украдкой глядя на суфлёра.
И говорим мы о добре, о жизни честной и свободной,
Что в первой юности поре звучит тепло и благородно;
О том, что жертва – наш девиз, о том, что все мы, люди, – братья,
И публике из-за кулис мы шлём горячие объятья.
И говорим мы о любви, к неверной простирая руки,
О том, какой огонь в крови, о том, какие в сердце муки.
И сами видим без труда, как Дездемона наша мило,
Лицо закрывши от стыда, чтоб побледнеть, кладёт белила.
Потом, не зная, хороши ль иль дурны были монологи,
За бестолковый водевиль уж мы берёмся без тревоги.
И мы смеёмся надо всем, тряся горбом и головою,
Не замечая, между тем, что мы смеёмся над собою.
Но холод в нашу грудь проник, устали мы – пора с дороги:
На лбу чуть держится парик, слезает горб, слабеют ноги…
Конец! Теперь что ж делать нам? Большая зала опустела.
Далёко автор где-то там, ему до нас какое дело.
И, сняв парик, умыв лицо, одежды сбросив шутовские,
Мы все, усталые, больные, лениво сходим на крыльцо.
Нам тяжело, нам больно, стыдно, пустые улицы темны,
На чёрном небе звёзд не видно – они давно погашены…
Мы зябнем, стынем, изнывая, а зимний воздух недвижим,
И обнимает ночь глухая нас мёртвым холодом своим.
***
Небо было чёрным, ночь была темна.
Помнишь, мы стояли молча у окна,
Непробудно спал уж деревенский дом;
Ветер дул сердито под твоим окном;
Дождь шумел по крыше, стёкла поливал;
Свечка догорела, маятник стучал.
Медленно вздыхая, ты глядела вдаль,
Нас обоих грызла старая печаль.
Ты заговорила тихо, горячо…
Ты мне положила руку на плечо…
И в волненье жадном я приник к тебе…
Я так горько плакал, плакал о себе.