Читать Сиреневый cад

Шрифт

Интервал

Дизайнер обложки Николь Холмс

ISBN 978-5-4474-5684-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Я работала старшей медсестрой в доме престарелых, который больше походил на здание местной тюрьмы: маленькие окна, толстые стены, высокий забор, большие железные двери. Ужасное место. Я проводила там почти по двенадцать часов в сутки и, покидая его, каждый раз испытывала облегчение. Другой работы в городе не было, поэтому, несмотря на стаж и хорошее образование, приходилось довольствоваться тем, что есть.

Если честно, мне нравилась моя работа. Помогая людям, я всегда чувствовала радость и понимала, что живу не зря. Я любила всех людей, окружавших меня, каждого знакомого и даже каждого случайного прохожего. Я любила людей, несмотря на их недостатки. Меня никогда не привлекала архитектура или даже природа. Всё, что никак не касалось характера, поступков, жизни человека, не было для меня интересным. Я не была общительной, но мне очень нравилось то, что люди довольно часто рассказывали мне о своей жизни. Это доставляло мне невероятное удовольствие. Я замечала, как им, часто одиноким, никому ненужным людям, сразу же становилось лучше после разговора со мной. Я старалась не давать им советов и не хотела учить их жизни, так как считала это неверным. Каждый должен сам понимать, как ему следует поступать.

Работа была не из лёгких. И мне никогда не было скучно. В мою смену часто что-то происходило: кто-нибудь заболевал, иной раз умирал. Нужно быть бездушным человеком, чтобы спокойно относиться к своей работе. Дом престарелых – это то место, из которого люди уже никогда не уходят сами на своих двоих, их выносят вперёд ногами и только.

Другие работники воспринимали смерть вполне нормально. Они никогда не испытывали привязанность к кому-либо из стариков столь же сильно, как я. Каждая смерть становилась для меня ударом, каждая оставляла в моей памяти след. Я часто плакала и никак не могла подавить в себе чувство жалости к умершим и умирающим. Подолгу размышляя о смерти, понимая её естественность и неизбежность, я испытывала чувство постоянного страха.

Спустя некоторое время я всё же научилась не то чтобы подавлять свои чувства, а скрывать их от самой себя. Даже дети стали замечать во мне изменения. Они говорили, что я стала серьёзной, а слово «серьёзный» я часто понимала как бесчувственный. И я совсем не хотела быть такой.

Стоял февраль, вернее, он уже близился к концу. В наших краях это мерзкое время: холодно, пасмурно, грязно. Единственное, что радовало, – весна, до которой оставалось всего ничего. Я сидела у себя в кабинете, только что закончила работу с документами. Через минут пятнадцать я собиралась навестить миссис Лоуренс, которая утром жаловалась на головную боль. Она была метеозависимой, как и многие другие, но страдала от этого больше остальных.

Я взглянула в окно – всё так же хмуро и ужасно, как всегда. Когда-то я мечтала переехать в Юму, но так и не решилась. В феврале я очень часто вспоминаю об этом и признаюсь самой себе, что сожалею о своей нерешительности.

Я резко перевела взгляд на картину, висящую на стене. Она всегда поднимала мне настроение и заставляла улыбаться. Её нарисовал мой старший сын. Раньше он увлекался художеством, но, поступив в университет, совсем позабыл о своём увлечении и с головой погрузился в учёбу, мечтая вырваться отсюда. На картине был изображён деревенский домик в Подмосковье, узкая тропинка и большой куст цветущей сирени, склонившийся книзу, как немощный старичок.