Проходи. Не споткнись. Так. Тут налево. Теперь направо. Прямо. Света нет. И не будет. Я живу без света. Почему? Вовсе я не крот. Еще чего! Просто мне нравится жить без света. Ты разве не читала, что свет разрушает мозговое вещество? Осторожно. Как ты только умудряешься спотыкаться? Не ойкай. Это мышь. Уже пришли. Поднимай повыше ноги. Тут порог. Высокий, кстати. Обязательно надо головой удариться. Дылда. Вымахала, а осторожности ни на грош. Погоди. Сейчас зажгу свечку. Теперь нормально. Закрой дверь за собой. Боишься? Ну, не закрывай. Не настаиваю. Ну-с, я тебя слушаю.
Свеча осветила старуху. Старуху – это еще мягко сказано. Свеча осветила безобразную старуху. С бледным лицом. На спине у старухи был горб. Создавалось же впечатление, что он ей вовсе не в тягость. Напротив. Он ей был даже кстати. Он подходил ее красным глазам. (В красных глазах нет ничего страшного. Просто лопаются сосудики в глазном яблоке. И глаза краснеют. Это часто случается у старых людей.) Ее курносому носу, покрытому черными оспинками. Ее длинным ногтям, в которых постоянно застревали кусочки грязи.
Но старуха оказалась женщиной аккуратной. И постоянно выколупливала эти кусочки палочкой из-под леденцов. Двигалась старуха со своим горбиком, как балерина. Плавно. Чуть подпрыгивая после каждого шага. Никогда в жизни не видела, чтобы горб так был к лицу.
– Ну-с, я тебя слушаю, – повторила старуха свой вопрос.
И я тут же поняла, что меня в ней удивило больше всего. Голос! У нее был совсем юный голос. И это не то чтобы пугало. Просто становилось как-то не по себе.
– Ну-с, я тебя слушаю.
– Меня? Ах, да! Я по делу. Конечно. Дело в том, что я прочитала объявление. Вы мне сможете помочь?
– Объявление? Помочь? Ничего не понимаю! Да не давала я никакого объявления. Я никогда не даю объявлений. Не мое это дело – давать об… А что за объявление?
– Там написано, что вы сможете помочь. Ну, тем, кто нуждается в помощи.
– Ты нуждаешься в помощи? – засмеялась старуха, И оглядела меня с ног до головы.
С ног до головы я выглядела великолепно. Что и говорить! И конечно, по внешнему виду мы со старухой очень уж мало соответствовали друг другу. Я была раза в два выше нее. Ноги мои росли от самой шеи. Глаза… Ах, глаза, глаза. Мои славные порочные глаза…
Старуха поднялась на цыпочки, и погладила меня по голове.
– Почему стриженая?
– Я? Ну как-то это… В общем… Видите ли…
– На Агузарову похожа.
– Неправда, – обиделась я. – Я симпатичней.
– Что ты понимаешь! Агузарова – шарм. Тебе до нее… – Старуха махнула рукой.
– А можно присесть? – спросила я. И бухнулась на обшарпанный табурет. Старуха села на пол. Горбом оперлась на стену. И руками обхватила белые острые коленки. Могла бы и чулки надеть. Очень приятно мне смотреть на ее костлявые ноги.
– Не нравится – не смотри, – обиделась старуха.
– Что вы! Мне очень нравятся! Даже очень! Ваши колени… Они такие…
– Не ври.
– Я никогда не вру. Это некрасиво – врать. Очень неприлично…
– По тебе видно.
– Что по мне видно?
– Что любишь крепкий кофе. Дорогие сигареты. Хорошее вино. И красивые вещи.
– Я еще люблю музыку.
– Правда? – обрадовалась старуха. И притащила из соседней комнаты рояль. – Сбацаешь?
– Это обязательно?
– Угу.
Я села за рояль. И сбацала. Все, что помнила. А помнила я, если честно, очень мало. Несколько вариаций к «Прекрасной мельничихе».