Читать Кольцо «Принцессы»

Герман Шабанов стартовал с военного аэродрома в Пикулино на закате четвертого мая. Еще не уверенная, бледноватая зелень вдоль взлетной полосы слилась воедино, выстелилась просто незрелым оттенком и, оторвавшись, начала медленно сереть, как всё, что в такие мгновения оставалось на земле, в том числе и старомодный полосатый мешок, мелькнувший в конце поля. Весенние призрачные краски увядали так быстро, что глаз едва успевал справляться с изменениями цвета, поскольку был уже полностью охвачен лазурным сиянием: несмотря на раннее, почти летнее тепло на земле, укрытой многоярусными тучами, небо за ними еще отсвечивало полярным холодом и на высоте пятисот метров прибор отбил температуру минус три.

Это было самое приятное и удивительное – момент взлета, когда машина, набрав предельную земную скорость, словно кенгуру, прыгает вверх, и на короткий миг возникает настоящее чувство полета. Тысячу раз взлетай, и все равно замирает душа. Потом, когда наберешь высоту и земля обратится в топографическую карту, все исчезает и становится скучно.

– Набрал девять пятьсот, курс на Орог, – запоздало сообщил Шабанов. – Подписано двадцать восемь.

– Как аппарат?

– Аппарат приличный, тяга нормальная.

Помощником руководителя полетов в этот вечер сидел Олег Жуков, понимающий все с полуслова, а неуставной язык радиообмена Шабанову прощался.

– Ну, валяй, – сказал в ответ Олег. – Привет дальним странам.

Он не имел представления, куда Герман погнал машину, и мог лишь догадываться о маршруте.

– Мне еще до стран как до луны пешком, – проворчал Герман, потому что удовольствие от взлета давно закончилось и начались перегрузки, эдак раз в двадцать пять.

К ним тоже было невозможно привыкнуть, как и к чувству полета. Он знал, что земное притяжение сейчас расплющивает, размазывает лицо, несмотря на гермошлем, и надо перетерпеть несколько минут, пока утлый, ранимый человеческий организм не привыкнет к скорости. Он ждал момента, когда МИГ преодолеет звуковой барьер, после которого наступало облегчение, и следил за приборами. Этот важный этап полета был смешон и горек тем, что все время напоминал детство, точнее, конкретные предосенние страдания, когда, объевшись не совсем зрелой черемухой, испытываешь все прелести сурового и неотвратимого запора: рожа от напряжения красная, но сколько ни пыжься, сколько ни задерживай дыхания, как перед выстрелом, толку ну никакого! А эта сладкая, соблазнительная ягода росла всюду, особенно вдоль реки Пожни, и ее, как чудо, ждали с самой весны, когда берега подергивались белым, чарующим цветом и старики со своими старухами, несмотря на возраст, выползали ночами подышать своей юностью. Чего уж было говорить о молодняке, который до утра пропадал в белокипенных зарослях, по неведению и безответственности творя любовь и грех.

То же самое потом случалось под осень, когда недозрелые, как черемуха, девушки брюхатели и, скрывая позор, затевали тайное сватовство и скоротечную женитьбу, или – и такое случалось – бросались в омут головой. А чаще всего, дабы скрыть черемуховый грех, бежали к Шабанихе, пожненской знахарке, и падали на колени. Бабка считалась в деревне не менее чем повитухой и не более чем колдуньей, хотя на самом деле совершала над залетевшими девками не таинство, а производила обыкновенный подпольный аборт, разве что древним способом и подручным инструментом – веретеном. Так вот, когда малолетний Шабанов объедался незрелой черемухой, и страдал от тайного запора, и, как согрешившая девка, подолгу ходил задумчивый, бабка Шабаниха, как ее звали в деревне, замечала это и спасала от позора. Она втайне от матушки уводила его в сортир на повети и давала веретено…