Мы вышли из кинотеатра. Прямо на Тверскую. Туда, где обитают быстрые машины. Они могут домчать нас, куда наши души и тела пожелают.
Я поднял руку, голосуя. А сам не отрывал взгляда от Мерилин. Свет фонаря освещал ее в упор как прожектор. Ветер играл роскошными светлыми волосами, распахивал шубку, пробегал по рвущимся из-под белого платья груди и бедрам. Сердце мое билось пламенным дизелем. Я сам хотел быть этим наглым теплым весенним ветром.
Мерилин улыбнулась:
– Мы едем к тебе?
Я как-то и не подумал о таком варианте:
– Ко мне? Может, лучше в твою гостиницу?
Она тут же безоговорочно прижалась:
– Нет, там репортеры, поклонники. В гостинице скучно. Хочу к тебе, мой милый.
Я обнял:
– Ты хочешь ко мне…
Но у меня, у меня… У меня всего лишь мизерная квартира – семь на восемь шагов. И дело даже не в размере, а в том, что в моем пристанище никто не убирался с тех пор, как ушла Зойка. Там жуткая пылища. Там раскиданы грязные носки, рубашки, штаны и еще хрен знает что. Телевизор заплеван виноградными косточками. А кухня завалена заплесневевшими тарелками и сковородками, яичной скорлупой, сигаретными бычками в томате, оставшемся в консервных банках. А в ванной мутные брызги и потеки сверху донизу…
Привести туда Мерилин?
– Я не могу… Это ужасно… Ты не представляешь, что это такое – берлога одинокого мужчины…
Но Мерилин закусила губку:
– Но я хочу, хочу…
– Хорошо. «Let it be…»
И мы поцеловались. Я опустил руку. На грудь Мерилин. И тут же рядом взвизгнула тормозами машина:
– Куда вас?
– В Кунцево.
Авто рвануло с места. А я рванул что-то на Мерилин, прорываясь вглубь к теплому, к мягкому и к упругому.
За минуты, которые мы мчались по затемненной Москве, я истискал ее сверху донизу, вдоль и поперек. Да и Мерилин не отставала – засунула мне руку в ширинку. Я аж застонал сквозь наши стиснутые губы. А шофер тут же тихо ржал.
Снизу пошло такое тепло, что я испугался опередить события, и отстранил ее:
– Подожди, Мерилин, не торопись.
Она сделала изумленные глазки:
– Но я хочу, хочу тебя.
– Здесь? – вздрогнул я.
Мерилин подтвердила:
– Да, здесь. Сначала здесь…
– Полсотни баксов, – осклабился таксист, – не вопрос.
За Мерилин не жалко было и полсотни. Но заниматься любимым делом у этого типа на глазах в зеркале заднего вида?
– Да, – упрямилась в моих штанах Мерилин.
Я обречено вздохнул, но, вглядевшись в темноту улицы, увидел знакомый забор:
– Нет. Мы уже подъезжаем, Мерилин.
Я внес ее, благоухающую «Шанелью», в наш нефешенебельный лифт. Чтобы она не замарала свое белое платье, поднял повыше. На уровень трех букв, искусно выгравированных местным художником.
Ее локоны щекотали мою шею. Лифт тронулся. Быстрей, быстрей, а то ей приспичит прямо здесь, в этой общественной клетке.
Мы вломились в квартиру. Я опустил Мерилин на пол. Она, видимо, обезумевшая от подъездных многоквартирных запахов, тут же ринулась к окну. Распахнула его. Наглый теплый весенний ветер рванул к ней под платье. Белое одеяние вздулось, раскрылось парашютом, обнажив ее ножки и трусики.
Я не дал платью опуститься. Без всяких причудливых прелюдий схватил и бросил Мерилин в свою несвежую постель.
– Да, – сказала она без акцента, закатывая глаза и выгибая спину.