Город маленький на берегу залива
радостно рядится в Карнавал, —
лицемерие за масками пытаясь спрятать,
истеричным и фальшивым счастьем заполняют бар:
слишком громкие монро-блондинки,
в белопошлых платьях-париках,
милые старушки, что в мешки одеты,
и, – султанов – целый караван…
Подивившись вдоволь собственным прекрасам,
да дешевым платьям – парикам, —
затихают в ожидании фальшивых звуков,
что уже в священников разряжены готовятся сыграть, —
в серпантин, да конфетти искуссно столь растрепанном, —
баре, превращенном в карнавальный хлам…
И, – при первой заданной нестройно – ноте, —
гитарой ненастроенной, в ненастоящего священника руках, —
запрыгает счастливое народье:
монро, старушки, что годами нафталинены,
и, – султанов – целый караван…
В сем громком, псевдокарнавальном буйстве
покинет в танцах стойку бара нафталином ароматная толпа,
открыв лицо по-настоящему счастливое,
на коем – широко распахнуты и столь удивлены глаза,
улыбка обладателя чьего – столь искренна,
что лишь подумается – он здесь – в первый раз, —
он верит маскам и веселию поддельному, —
фальшивой музыки звучание оркестрами он слышит,
за маскарадом, что вокруг него, не видит —
ни зависти, ни лжи, ни низостей гримас…
Восторженно смеясь всему, что видит,
совсем ребенок – нет ему и двадцати,
вдруг с места встать решит, —
счастливый жизни бара новичок и – сразу всем ответит —
на все вопросы: и о счастьи, и о жизни, о – любви… —
болезнью неизвестной изуродованным телом
он медленно – за полушагом – шаг,
все так же улыбаясь – серпантину,
танцующим старушкам, что в мешки наряжены, —