Читать Ниже нуля по Фаренгейту
Ноль по Фаренгейту – что-то около восемнадцати градусов мороза по Цельсию. Семнадцать целых восемь десятых, если быть точным. Шкала Фаренгейта лишена изящной логики Цельсия, где ноль – точка замерзания, сто – точка кипения, а все остальное лежит между ними, и вы почти интуитивно соотносите цифру на градуснике с необходимостью надевать валенки или панаму. Я заметил, что сами американцы, пользующиеся неуклюжим Фаренгейтом с упрямством подростка, ориентируются лишь в диапазоне комнатных температур: все, что выше, попадает в разряд «страшной жары», а то, что ниже, определяется как «дикий холод».
Ланкастер мне не нравился.
И чем дальше, тем больше. Верней – меньше.
Он был выше меня, поплечистей и в свои семьдесят лет выглядел крепким мужиком. Он напоминал киношного героя из черно-белого вестерна, какого-нибудь Гарри Купера или Грегори Пека – эти мутные ленты еще зачем-то показывают на бесплатных каналах для пенсионеров. Я злорадно подумал, что зубы у него наверняка фарфоровые, как будто это имело хоть какое-то значение – Рита пялилась на него, как школьница.
– У индейцев чероки обряд посвящения мальчика в мужчины… – Ланкастер сделал паузу и поглядел Рите в глаза.
Рита смутилась.
– Вовсе не то, о чем вы подумали…
Он усмехнулся и продолжил:
– Обряд назывался «Отшлепать косолапого» и заключался в том, что юноша должен был выследить взрослого медведя, подкрасться к нему и хлопнуть по заду. И убежать. Если получится. Медведи на самом деле не так уж неуклюжи и запросто могут догнать человека.
– Долго еще? – спросил я вежливо.
– Почти приехали, – не поворачиваясь, ответил Ланкастер.
Он притормозил, перешел на вторую, джип плавно нырнул и мы съехали на проселок.
Все вокруг было белым – накатанная до ледяной глади дорога, огромные сугробы по обочинам, лес, сахарные горы на горизонте – все было белым.
Все, кроме неба.
Небо было ярко-голубым – и от этой звонкой сини снег казался еще белей, еще ослепительней.
– Так что там про косолапого? – Рита снова уставилась на Ланкастера. – Про индейцев?
– Это не про индейцев, – он засмеялся. – Это про меня.
Ну, еще бы, молча ухмыльнулся я, а про кого же еще!
И подумал, что зря не взял солнечные очки.
Ритина подруга (ее имя вылетело из моей головы сразу же после знакомства) по-приятельски ткнула меня локтем и показала в окно.
Я поглядел. Там был такой же лес, как и с моей стороны.
Она что-то сказала, я не расслышал, но, кивнув, согласился. Подруга тоже закивала.
Она была загорелая, как мулатка, – этот загар на грани копчености казался мне вульгарным и особенно неуместным на зимнем фоне. Шумная, бесцеремонная, как ворона, она постоянно дотрагивалась до меня – говоря что-то, тыкала своим тощим пальцем в рукав моей куртки или дотрагивалась до колена.
Похоже, я ей нравился, и она строила на мой счет какие-то планы.
– Кстати, вы знаете, – Ланкастер обратился к Рите. – Интересный факт относительно медведей…
– Что они косолапые? И любят мед? – не сдержался я.
Он засмеялся, мельком взглянул на меня в зеркало.
– Да, Игорь. Именно мед и именно косолапость.
Меня удивило, что он запомнил мое имя, хоть и произносил его без мягкого знака на конце, к чему, впрочем, за четырнадцать лет я уже успел привыкнуть. В Америке это имя ассоциируется не со Стравинским или героем оперы Бородина, а с персонажем из кинопародии на «Франкенштейна» – там Игорем звали пучеглазого горбуна-недоумка, который вместо нормального мозга притащил доктору из морга мозг убийцы-маньяка. Со всеми вытекающими последствиями…