Весна. Это сразу почувствовал Борис Романовский, выйдя из вагона. Там, откуда он приехал, поселки тонули в снежной ночи. Холодом веяло от тускло мерцающих звезд, рассыпанных в темно-фиолетовом небе. Плотный снег прижимался ветрами к стенам притихших бараков. А то неожиданно вздыхал ветер, и разгуливалась, бушевала пурга.
Здесь чистое светозарное небо. Горьковатый запах распускающихся почек. Ноги ступают по мокрому асфальту перрона твердо и легко, без обычного напряжения в коленях, когда идешь по дороге, затянутой ледком. Ветер потихоньку раскачивает тощие, еще влажные после дождя деревья, и они рассыпают тысячи капель.
Может быть, потому так легко дышалось Романовскому, что Саратов был городом его юности? Самые светлые сказки о Небе родились для него когда-то здесь. Здесь, наблюдая жизнь неба, он представлял плывущие среди белых облаков бригантины. И когда серые и черные краски разлились над землей, угрюмо загудели моторы, тревожно засвистел ветер, пригибая к земле иссушенную зноем траву, запахло дымом, именно отсюда он ушел в первый боевой вылет, именно отсюда, где родилась и исчезла сказка, романтические бригантины его и друзей ушли в порт приписки с именем Юность.
Через полчаса Борис Романовский подъехал на автобусе к Саратовскому аэропорту. У аэровокзала, бывшей казармы военных планеристов, а теперь перестроенного и красиво оформленного плакатами здания, он поговорил с одним из встречных авиаторов, не спеша поднялся на второй этаж, прошел по коридору и открыл дверь с табличкой «авиаэскадрилья».
– Разрешите?
Ответа не последовало. Романовский, одернув китель, вошел. Посреди комнаты вытянулись узкие столы, покрытые целлулоидом, под которым лежали навигационные карты области с проложенными маршрутами, штурманские расчетные таблицы, схемы и графики. Красочная доска с фотографиями передовиков голубела бархатом. Здесь было все, чем похожи друг на друга, как близнецы, летные комнаты подразделений аэрофлота.
За отдельным столиком сидел дежурный пилот. Романовский увидел его сразу, но тот не хотел замечать вошедшего. Он склонил лобастую голову над книгой, и казалось, поднять ее можно, только взяв за редкий чуб. Романовский так и сделал. Пилот вскочил, поедая гостя серыми злыми глазами. После непродолжительного молчания, когда он осмотрел Романовского с ног до головы и гневные искорки под его белесыми бровями притухли, сказал лениво:
– Вы вежливо возвратили меня к исполнению служебных обязанностей. Благодарю! Но какого черта вам здесь надо?