Читать Строчка в октябре

Шрифт

Интервал

* * *

Если б мой сын стал таким, я бы его не осуждал. Но я бы каждый день думал, где я ошибся.

Мы с братом разные. Триста шестьдесят пять дней пятнадцать раз подряд, плюс два с половиной месяца, плюс четверо суток високосных надбавок. Этот срок разделяет мгновения, когда нашей матери взбрело подарить миру новую жизнь.

Будь я педантом, уточнил бы, что первый раз она скорее всего была пьяна, иначе бы не вела себя столь беспечно с черномазым. Да и в моем случае, полагаю, без бутылочки не обошлось. А вопрос наш решался месяце на втором-третьем, и вылупились мы скорее благодаря материнскому страху перед врачами, чем чадолюбию.

Почему нас с братом всего двое при такой ее расположенности? Я бы ее спросил, да все не складывается. Да и что она мне ответит? У нее и теперь спутник имеется. Толик. Нормальный мужик, скульптор, имена по надгробникам вырезает и даты. Кто такой, когда родился и помер, вечная память. И кисточку, если художник.

А мы с братом ее избу покинули. Я – в столице нашей родины, а старший еще дальше – на обороте глобуса. Сыт и устроен. Жить умеет, не мудрено – с первого дня приходилось крутиться. Чернокожий подросток восьмидесятых годов на окраине областного центра. У нас его все Маугли называли. Едва дожил до восемнадцати, сразу повестка. Он потом рассказывал, что когда генерал их строй обходил, то остановился перед ним и спросил, а это что такое?

Двухметровый негр под погонами СА на границе с Афганистаном.

В то время такие выкрутасы еще не встречались. В первые дни сержант выпендривался, и брат ему направил кулаком в подбородок. Сержант тридцать восемь секунд по полу елозил, пацаны засекали. Мычал и головой мотал, как наш сосед после получки. И рука, на которую он опирался, скользила все время.

Потом брату, конечно, трудновато пришлось, другой бы, может, с ума сошел, но для этого надо восприимчивым быть. А мы люди ровные. Прадед в Ленинграде всю блокаду проторчал, спаниеля своего съел, и ничего, нового завел после Победы.

Служил брат хорошо. Стрелял метко еще со школьной подготовки, а бег во всей сбруе по солнцепеку тоже вещь сносная, главное носом вдыхать, а ртом выдыхать. После дембеля в ментовку устроился, в охрану. Не в бригаду же ему было подаваться. Однажды автомат в подведомственном магазине забыл. Метнулся назад – стоит у прилавка. Кассирша даже не удивилась. Сказала, может, у вас, у ментов-черномазых, принято автоматы к полкам прислонять. После этого уволился, больно хлопотно. На рынке торговал, в кабаке плясал. Там, видать, себя и нашел, обрел, так сказать, окончательно.

У меня сложилось иначе. Я всегда бледный, солнце не люблю. Может, потому, что на мне мать все свое стремление к изящному выместила. Балет, фигурное катание, вокал, театральный кружок. Носочки белые купила, чтоб никто ничего не подумал. Справку от армии устроила.

Но все пошло прахом. Причина в гитлеровских усах.

Помню, как совсем мелким разглядывал фотографии и наткнулся на того ленинградского прадеда-собакоеда. А у него под носом усы, как у Гитлера. Я тогда матери устроил, мол, как так, ты говорила, прадедушка герой-блокадник, а у него вон усы, как у Адольфа! А мать сказала, спокойно, малыш, мода была такая. И я подумал, ну раз мода, тогда ладно. А еще я подумал, что если у моего прадедушки усы, как у Гитлера, то мне все можно.