Это просто кошмар какой-то.
Лера вывернула шею, пытаясь получше разглядеть, что там сзади. Но гигантское, в полшкафа зеркало ничего хорошего не показывало: все та же рыхлость, все те же бугорки да ямочки. Никакой тебе «изумительно гладкой кожи», которую наперебой обещают все эти хваленые кремы, гели и тоники. Мажь не мажь, а пятьдесят пять – это пятьдесят пять. Даже если до них еще целый день.
Ужас, в общем.
Прорвавшийся сквозь плотную облачную пелену солнечный луч заставил прижмуриться. Лера, обернувшись к окну, вздрогнула – шторы, конечно, нараспашку – и тут же рассмеялась. Подумаешь, голая! Ни напротив, ни рядом ни одной высотки, некому подглядывать. Разве что пташкам небесным, а они пусть смотрят, не жалко. Тем более что не так чтобы и ужас. Ну не двадцать пять, конечно, – Лера покосилась на дочь, с недовольным видом перебирающую наряды, – но и в старухи рано себя записывать.
– Мам, к этим джинсам какой пиджак лучше, рыжий или оливковый? Или вообще маренго? Тогда можно не рубашку, а бирюзовый топик… – Юля, хоть и обращалась к матери, разговаривала, кажется, сама с собой.
– Ну и зачем ты меня спрашиваешь? – Лера едва справлялась с раздражением. – Что бы я ни сказала, ты же все равно по-своему сделаешь. И почему опять джинсы? Есть же общепринятый дресс-код…
– Ой, да ладно! – Юля передернула безупречными плечами. – Я ж не напяливаю на себя перья и блестки, как в клуб. Джинсы черные, с пиджаком будет вполне официально. И вообще! Главное – что у меня в голове, остальное вторично. Хоть голая ходи, жалко, климат не позволяет! – Она демонстративно покрутила попкой.
Лера невольно залюбовалась дочерью: высокая, до «модельных» ста восьмидесяти совсем немного не хватает, упругая грудь гордо «торчит», практически не нуждаясь в бюстгальтере, талию, кажется, двумя ладонями, можно обхватить, крутой изгиб бедер плавно переходит в длиннющие, почти бесконечные, безупречно стройные и гладкие ноги…
Где-то в подвздошье болезненно завозился червячок зависти – словно изящество двадцатипятилетней (впрочем, до двадцати пяти ей, как и Лере до пятидесяти пяти, оставался еще день) Юли было украдено у нее, у Леры. В двадцать пять и она выглядела не хуже. При том, что Юлька, вертихвостка, до сих пор только для себя живет, а она, Лера, к двадцати пяти уже…
* * *
Максима, высоченного яркоглазого красавца, обожали все: суровые операционные медсестры и улыбчивые палатные медсестрички, молоденькие докторши, студентки-практикантки, санитарки – от ветеранш хирургического отделения, восхищенно охавших: «Золотые руки у Максим Дмитрича!» – до совсем юных, зарабатывавших после школы «профильный» стаж для поступления в мед. На этих Лера смотрела несколько свысока: сама-то она была уже на третьем курсе, а в Склифе подрабатывала. Уже третий год, к слову сказать, с первого курса. Во-первых, чтоб на жизнь хватало (ждать помощи от матери не приходилось: в своем очень дальнем Подмосковье она получала сущие копейки, а в последние годы и вовсе поговаривала о пенсии «по состоянию здоровья»), во-вторых, для практики. Давно ведь известно: реальная медицина – это совсем не то, о чем рассказывают на лекциях, и даже не то, что показывают в анатомичке.