Читать Черный клевер

Шрифт

Интервал

* * *

Это было лучшее из всех времен, это было худшее из всех времен;
это был век мудрости, это был век глупости;
это была эпоха веры, это была эпоха безверия;
это были годы света, это были годы мрака;
это была весна надежд, это была зима отчаяния;
у нас было все впереди, у нас не было ничего впереди;
все мы стремительно мчались в рай, все мы стремительно мчались в ад, –
словом, то время было так похоже на наше, что наиболее крикливые его представители требовали, чтобы к нему применялась и в дурном и хорошем лишь превосходная степень сравнения.
Ч. Диккенс «Повесть о двух городах»

«Опять не туда смотришь. Пляши от себя.
Ты решаешь. Ты делаешь. И отвечаешь тоже ты.
Поэтому: стесняешься – не делай. Делаешь – не стесняйся.
Сделал – ты прав.
Мнение окружающих – повод рассмотреть будущие действия. Не прошедшие.
Другим будет больно. Без вариантов».
Н. И. Дубас

Часть первая

Лора

06.03

Ночь почти оставила город, нехотя, как собака обглоданную кость. Лора допивала кофе, стоя у распахнутого окна, через которое в комнату на последнем этаже дома по влажным крышам вползало блеклое и зябкое сентябрьское утро. Впрочем, утро – всего лишь условность для Города, который никогда не спит. Лора знала это лучше многих, потому что одинаково хорошо изучила его, в любой час его бодрствования, в любой из двадцати четырех часов каждые сутки. Бессонница была общей для них, для Города и Лоры Астаниной, давно перестав казаться тягостным недугом и превратившись в привычку.

Женщина бездумно и равнодушно глядела поверх кровель домов туда, где застройка рассекалась надвое Садовым кольцом. Слева небо стремительно светлело, истончалось, обещая скорый рассвет, и тьма пятилась на запад, отступая неохотно и мягко. Воздух провис от усталого оцепенения, заторможенности, всегда присущей раннему часу, несмотря на обычные человеческие заверения в том, что утро – пора бодрости и отдохнувшего разума. Нет, предрассветные минуты безнадежно утомлены, донельзя вымотаны долгим ночным бдением, и даже пение птиц, которые вот-вот проснутся, не сразу изгонит эту обморочную негу.

Лора на секунду прикрыла глаза, ощущая, как неприятно стянуло кожу после умывания. Кремом она, конечно, не пользовалась, не говоря уж о косметике, да и в зеркало почти не глядела – только если речь не шла о зеркалах заднего вида… Так что она просто поставила кружку с кофейной гущей на рассохшийся, давно не крашенный подоконник и потерла ладонями лоб и щеки. Сухой шелест пергамента. С закрытыми глазами все слышно как будто отчетливее. Из окна пахнет осенью, остро, оставляя холодинку у самого нёба. От пепельницы на подоконнике тянет остывшими окурками, запах отвратительный и привычный. Надо бы бросить курить, но ради кого? Точно не ради самой себя. Во дворе, далеко внизу, дворник метет палую листву. Шурх… шурх… Отчего-то вдруг подумалось, что за многие годы истории в Городе изменилось почти все, но не дворники, у них все те же немаркие одутловатые одежды и метлы из красно-коричневых прутков, примотанных к черенку.

Вдалеке тревожно завыла сирена. Лора отличала сирены разных служб, она с детства знала, что пожарные звучат не так, как милиция. Сейчас – «Скорая», несущаяся, безо всяких сомнений, к Склифу, что совсем неподалеку, даже угол здания видно. Если вслушиваться в доносящиеся из-за окна звуки достаточно долго, то окажется, что вопль сирены здесь – обычное дело, штрих к портрету района, словно крики чаек где-нибудь в приморском городке… А теперь рев двигателя мотоцикла, промчавшегося по проспекту в сторону Сухаревской площади. Этот звук сразу пробудил ворох ненужных мыслей и воспоминаний (лихой вираж, голубые глаза, разбитое колено в рванье брюк), они всколыхнулись, заворочались – и были безжалостно изгнаны.