Поэт подобен шаману, который сдуру бьет в бубен и идет в Нижний мир.
– Вау! – говорит поэт. – Нифигассе, я в Нижнем мире!
– Вау! – говорят хором обитатели Нижнего мира. – Это кто такой красивый к нам пришел?
– Эй вы там! – Верхний мир стучит им в потолок. – Чего расшумелись?
– Просыпайся! – говорят ему обитатели Нижнего мира. – Тут такие дела творятся!
И Верхний мир просыпается, и от этого случаются всякие удивительные вещи, о которых виновник (шаман, то есть поэт), вполне возможно, не узнает никогда. А может, и узнает. Всяко бывает.
Прозаик же подобен знахарю, у которого в доме трое больных и только что приволокли четвертого. Он собирает травы и варит зелья. Кому-то что-то отрезает, кому-то, напротив, пришивает. Потом тоже берет бубен и идет в Нижний мир, у него там дела. Ему нужно поймать там болезни своих пациентов, построить их по росту и призвать к порядку. Возможно, даже выпороть.
– А, – говорят ему обитатели Нижнего мира, – это опять ты. Как дела?
– Да так как-то потихоньку, – отмахивается знахарь. – А где тут у вас болезнь гражданина N прячется?
– Как будто сам не знаешь. Где обычно.
И обитатели Нижнего мира расходятся по своим делам.
Знахарь тем временем делает свое дело и возвращается домой, в Верхний мир. Там у него кипит котел с лекарством и принесли пятого больного. Второй больной меж тем все-таки помер, зато первый, третий и четвертый пошли на поправку. Знахарь мрачно глядит на пятого больного, с хрустом зевает, берет бубен и снова идет в Нижний мир. А как еще.
Потом, когда он вернется, у его порога будет рыдать семья покойного, зато родственники других пациентов принесут подарки и будут говорить всякие приятные вещи. Знахарь подарки берет, а слов почти не слышит. Он наконец сообразил, в чем была ошибка при работе со вторым пациентом. Это хорошо. Может быть, удастся ее не повторить. Знахарь хочет спать, но в котле булькает зелье, его надо караулить еще полтора часа. Знахарь берет бубен и бьет им себя по голове, чтобы отогнать сон.
Вот примерно такая разница.
Короткие тексты такого рода стали появляться у меня в начале 2004 года; в подобных случаях, я знаю, принято говорить, что поначалу они, дескать, предназначались для развлечения небольшой группы друзей, а потом неожиданно оказались гораздо более масштабным и глубоким явлением.
Однако я при всем желании не могу воспользоваться этой традиционной заготовкой. Потому что ни для чего этакого, в том числе, для тихого умеренно интеллектуального веселья в узком кругу тексты не предназначались, а просто были написаны. Без всякой, стало быть, дополнительной цели. Так получилось.
С другой стороны, у меня вовсе нет уверенности, что тексты эти оказались именно что «масштабным явлением». Чем они определенно стали, так это чрезвычайно удобным способом коротко, глубоко и пронзительно говорить о некоторых важных вещах. И о некоторых не очень важных – тоже.
…Понятно, что сам метод – рассказывать новые истории, опираясь на уже существующий и (по крайней мере, теоретически) массово опознаваемый культурный контекст – существовал задолго до меня. Мне принадлежит только название «мифоложки» – столь же легкомысленное и одновременно точное, как лучшие образцы жанра.