…Проводить старуху в последний путь никто не пришёл. Отец Игнатий зачитал полагающуюся при погребении молитву. Могильщики опустили убогий гроб в наспех вырытую могилу и дружно замахали лопатами, засыпая её. Священник не стал дожидаться, когда они закончат, оставил им бутылку мадеры за работу (старуха была очень бедна) и степенно удалился, осеняя себя крестным знамением и шевеля полными губами. День выдался жаркий. Холщовые рубашки на спинах мужиков намокли от пота. Сформировав холмик и воткнув в него простой безымянный крест, они сели неподалеку отдохнуть от трудов, а заодно распить вино, что дал им за работу отец Игнатий.
Выпили по глотку – помянули новопреставленную. Мадера была тяжёлой и тёплой, поэтому, когда бутылка почти опустела, могильщики были изрядно пьяны.
– А что, Сашко, не рассказывал ты мне давно про свою Юльку? Или передумал жениться на ней? – заглядывая в бутылку, точно в подзорную трубу, спросил Михей.
Сашко глубоко вздохнул и не без горечи в голосе произнес:
– Я-то нет, да кабы она не передумала… Пока коплю на свадьбу – того и гляди – уведут мою Юльку…
– И много удалось тебе скопить?
– Да с этими разве скопишь?! – Сашко кивнул головой в сторону свежей могилы. – Ведь одни нищие мрут. Тут и на бусы Юльке не накопишь, а хочется, чтобы и еды на свадьбе было вдоволь, и музыкантов позвать, и…
– Погоди-ка! – подняв палец вверх, внезапно прервал его Михей. – На бусы Юльке, говоришь, не накопишь? Дык, они – и бусы, и золото, и камни-самоцветы – вона, тут, в пятидесяти шагах от нас с тобой!
Сашко тряхнул головой, и тут до него дошло, что Михей имеет в виду.
– Что ты! Что ты! – словно отбиваясь от чёрта, замахал руками младший могильщик. – Разве ж такое можно?! Грабить мёртвых – большой грех!
– Это как посмотреть… – философски заметил Михей. – Вот смотри: год назад схоронили мы Сычиху, дык всё ей и при жизни досталось – и богатство, и почёт! Не то что нонешней покойнице! А зачем, спрашиваю тебя, Сычихе шитый жемчугом сарафан? А богатая кичка? А сколько нитей жемчуга было на ней, спаси господи ее душу? – и Михей опрокинул в себя остатки мадеры.
Сашко посмотрел на выпирающий под коричневой кожей кадык Михея, вспомнил в деталях Сычиху и брезгливо поморщился:
– После жёлтой морщинистой шеи Сычихи… на длинную, нежную шею моей Юльки?! Да гори он, этот жемчуг… Не хочу я, отстань, дядя Михей! – и Сашко икнул.
Но Михей не унимался:
– Зачем же Юльке? Жемчуг мы сможем продать на ярмарке в Павице, а на вырученные деньги и свадьбу справишь, и купишь Юльке свадебный подарок. И нам хорошо, и Сычиха тебе вроде как поможет. Может, часть грехов с нее спишут! – он поднял глаза к небу.
Солнце пошло на убыль, кладбищенский сад шелестел зарослями сирени и дички. Акация, отцветая, роняла белые слёзы. Малиновка, сидевшая на памятном шесте, что был врыт у могилы Сычихи, наблюдала за работой гробокопателей. На кладбище в эту пору не было ни души. Вдалеке послышался колокольный звон, собирающий прихожан на вечернюю службу.
Тех, кто был беден, как сегодняшняя старуха, хоронили в низине, где почва была глинистой и вода близко.