Уж больно соблазнительной казалась эта затея. Но погоди, давай-ка по порядку. Значит, мы тогда работали на юге, в Алабаме – Билл Дрисколл и я. Вот тут-то нам и шибанула в голову эта идея насчет похищения. Потом Билл говорил, что, мол, это было «временное помрачение рассудка». Вот только поняли мы это гораздо позже.
Там, в Алабаме, есть один городишко – плоский, как блин, а называется, естественно, Вершина. Народ там живет безобидный и незамысловатый, всем довольные крестьяне, которым лишь бы потоптаться вокруг Майского шеста.
У нас с Биллом всего капиталу было долларов шестьсот на двоих, ну и, значит, не хватало еще две тысячи ровно, чтобы провернуть одно славное дельце, связанное с продажей земельных участков в западном Иллинойсе. Вот мы и уселись на крылечке гостиницы потолковать об этом. Жители захолустья, рассудили мы, отличаются особым чадолюбием. А потому операция с похищением имеет больше шансов на успех именно в такой, полусельской дыре, а не там, где чувствуется влияние газет, которые поднимают шум и рассылают по всей округе переодетых репортеров, чтобы каламутить и науськивать публику. Мы точно знали, что этот городишко не сможет противопоставить нам ничего серьезного, разве что констеблей, да, может, пару сыщиков-аматоров, да еще пару обличительных заметок в еженедельнике «Фермерский бюджет». Так что выглядело все соблазнительно.
В качестве жертвы мы выбрали единственного сына одного почтенного горожанина по имени Эбенезер Дорсет. Это был подтянутый, респектабельный папаша, охотник за просроченными закладными, суровый и неподкупный церковный сборщик. Отпрыск был мальчишка лет десяти, весь обсыпанный огромными веснушками, с копной волос немыслимого цвета, словно сошел с обложки журнала, что покупают в спешке на перроне за минуту до отхода поезда. Мы с Биллом решили, что сможем раскрутить этого Эбенезера на выкуп в две тысячи долларов, и ни центом меньше. Но погоди, давай-ка по порядку.
В милях двух от городка есть гора – невысокая, вся поросшая густым кедровником. На заднем склоне горы имеется пещера. Там мы спрятали наши припасы. Однажды вечером, только село солнце, мы покатили на тарантасе мимо дома старика Дорсета.
Мальчишка гулял на улице – швырял камни в котенка, сидевшего на заборе через дорогу.
– Эй, мальчик, – сказал Билл, – хочешь пакетик леденцов и прокатиться в тарантасе?
Мальчишка заехал Биллу половинкой кирпича прямо в глаз.
– Это обойдется старику в лишние полтыщи долларов, – сказал Билл, спускаясь на землю.
Мальчишка дрался, словно бурый медведь средней весовой категории, но в конце концов мы затащили его в тарантас, уложили на пол и поехали. Мы отвезли его в пещеру, а лошадь я привязал в кедровой рощице. Как только стемнело, я отогнал тарантас в деревушку, где мы его позаимствовали, милях в трех от нашей горы, а назад вернулся пешком.
Подхожу я, а Билл сидит и заклеивает пластырем царапины и ссадины на своей физиономии. За обломком скалы у входа в пещеру горит костер, и мальчишка, с двумя ястребиными перьями в рыжей копне, внимательно следит за закипающим кофейником. Увидел он меня – и целится мне в голову палкой, и орет:
– Эй ты, проклятый бледнолицый! Как смеешь ты являться в лагерь Рыжего Вождя, грозы прерий?