Рене Жюльяру
I
С охоты ехали шагом. Мелкий осенний дождик, нудный и промозглый, усиливал терпкий запах взмокших лошадей и ароматы вечернего леса.
Кортеж возглавлял одинокий всадник. Под намокшей красной курткой угадывались костлявые, чуть покатые плечи. На поясе висел охотничий рог.
Головкой хлыста он ласково поглаживал блестящую от воды шею лошади. Высокая гнедая кобыла слегка поводила ушами и аккуратно обходила лужи.
– Давай, Дама Сердца! Давай, моя красавица, – вполголоса сказал всадник.
И вдруг, поджав тонкие губы, затрубил сигнал «Гончие, вперед!».
По времени надо было бы трубить «сбор», но рог он не трогал. Он выводил сигнал губами, с детства наловчившись подражать духовым инструментам. Он не пел, а точно передавал звук трубы, и сигнал замирал в лесной чаще.
Голоса едущих сзади псовых охотников тонули в сырой мгле, и было слышно только, как чавкают по грязи лошадиные копыта да как губы всадника до бесконечности воспроизводят один и тот же сигнал.
Неожиданно всадник насторожился и придержал Даму Сердца. Слева из леса донесся визгливый собачий лай. Собака, которая гонит дичь, так не лает. Так лает собака, которой больно. Склонив голову набок, всадник прислушался.
К нему подъехал совсем юный охотник – судя по одежде, гость.
– Месье Сермюи? – робко спросил он.
– К вашим услугам.
– Вы слышали? Говорят, что скотину…
– Зарубите себе на носу, месье, что собака – не скотина.
Тонкие губы приоткрылись, и коротко подстриженные седоватые усики чуть дернулись.
Юноша, который еще только начал ездить на охоту, залопотал, желая исправить положение:
– Прошу прощения. Хотите, я съезжу… посмотрю?
– На что посмотрите? Я уже достаточно взрослый, месье, чтобы самому заниматься своей командой.
И, бросив гостя, барон де Сермюи перепрыгнул через попавшуюся на пути канаву, пустил лошадь в галоп и ускакал в чащу.
Фалды охотничьей куртки развевались на скаку, лужи вспенивались под копытами. Сжав бока кобылы черными сапогами, он безошибочно задавал ей направление между буками, растущими в опасной близости друг от друга. Миновав вересковую поляну и спустившись по откосу вниз, барон поскакал дальше, пригнувшись, чтобы не задеть нижние ветки, поминутно окатывавшие его водой.
Волнующий, желанный простор приближался. Всадник выскочил на заваленную бревнами прогалину.
На другом ее краю, прижавшись к земле, визжала привязанная к дереву собака из лучшей гончей своры. Ее изо всех сил хлестал арапником человек в ливрее.
Сермюи ринулся через поляну и, на скаку вытащив ногу из стремени, ударил псаря каблуком в плечо, да так, что тот кубарем покатился по земле.
Дама Сердца остановилась. Остолбеневший от неожиданности псарь, не поднимаясь с земли, тупо глядел на свою окровавленную руку, а собака, в ярости порвав поводок, с лаем бросилась на него.
Псарь съежился, лицо его вытянулось от страха. Для собаки он был врагом и теперь лежал – поверженный, пахнущий кровью. Он понимал, что от лучшей из гончих при таких обстоятельствах пощады ждать не придется.