Снег танцевал в свете фонаря, подобно хлопковому пуху. Снежинки летели без определенного направления, не зная, куда им хочется – вверх или вниз, они просто отдавались во власть жуткого ледяного ветра, нахлынувшего из густой темноты над Осло-фьордом. Ветер и снег кружили и кружили во мраке у причала, между запертыми на ночь складами. Но вот ветру надоело, и он бросил своего партнера по танцу прямо возле стены, швырнул этот сухой, налетавшийся вволю снег под ноги мужчине, которому я только что выстрелил в грудь и шею.
Кровь капала с воротничка его рубашки на снег. Нельзя сказать, что я много знаю о снеге, да и о чем-либо другом, если уж об этом зашла речь, но я читал, что кристаллы снега, образовавшиеся в морозную погоду, совершенно не похожи на кристаллы наста, мокрого или крупнозернистого снега. Форма кристаллов и сухость снега способствуют тому, что гемоглобин крови сохраняет глубокий красный цвет. Во всяком случае, снег под мужчиной пробуждал во мне воспоминания о пурпурной королевской мантии с горностаем, изображенной на рисунках в книжке норвежских народных сказок, которую мама частенько читала мне. Ей нравились сказки и короли. Наверное, поэтому она назвала меня в честь одного из них.
Газета «Афтенпостен» писала, что если такая же морозная погода продержится до Нового года, то 1977-й станет самым холодным послевоенным годом и запомнится нам как начало нового ледникового периода, которого уже давно ожидают ученые. Но я ничего об этом не знал. Зато я знал, что стоящий передо мной человек скоро умрет: конвульсии, пробежавшие по его телу, не оставляли в этом сомнений. Он был одним из людей Рыбака. Ничего личного. Я так и сказал ему перед тем, как он сполз по кирпичной стене, оставляя на ней кровавый след. Сомневаюсь, что ему стало легче от того факта, что во всем этом не было ничего личного. Когда меня самого застрелят, мне бы хотелось, чтобы в этом было что-то личное. И я произнес такие слова не для того, чтобы призрак убитого не пришел за мной, – я не верю в призраки. Просто ничего другого мне в голову не пришло. Конечно, я мог бы промолчать, именно так я обычно и поступаю. Видимо, что-то заставило меня внезапно разговориться. Может быть, мысль о том, что через несколько дней наступит Рождество. Как я слышал, мы, люди, в преддверии Рождества тянемся друг к другу. Но что я об этом знаю?
Я думал, что кровь застынет на поверхности снега и останется там, но снег всосал ее, затянул под поверхность, спрятал, как будто она была необходима ему самому. По дороге домой я представлял, как из сугроба поднимается снеговик, под мертвенно-бледной обледенелой кожей которого явственно проступают наполненные кровью вены. Я позвонил Даниэлю Хоффманну из телефонной будки и сообщил, что дело сделано.
Хоффманн сказал, что это хорошо. Как обычно, он ни о чем меня не спросил. Либо он научился доверять мне за те четыре года, что я убивал для него, либо он