Ты напрасно на мать разобиделся,
Левушка-Гумилевушка…
С нею встретясь на небе,
прости ее,
благослови.
Как же не понимала
твоя золотая головушка
то, что если мы все по колено в крови,
то спасенье в любви.
В коммуналке,
где ныне музей петербургский Ахматовой,
твоей ревности жар,
что вполне обьясним,
к человеку, который тебе не отец,
тебя, Левушка, знобко охватывал,
но вы схвачены были, как будто сообщники, с ним.
И расслышал и ты,
и дотошные энкавэдэшники,
наглый стук чьих сапог коммуналку шатнул,
вместо: «Вы не теряйте надежд» –
когда не было ни надеждинки,
«Не теряйте отчаянья!» –
Пунин Ахматовой нежно шепнул.
И казалось, что все уже с ними окончено
и, как Блок предсказал,
что никто не вернется назад,
и, забившись в уборную,
Пунина дочка выглядывала в окошечко,
когда их уводили по лестнице в дантовский ад.
А в дверях,
не теряя в униженности величавости,
встала Анна Андреевна,
окаменев,
научившаяся
так бесслезно отчаиваться,
чтоб себе не позволить
ни слабость,
ни гнев.
Ей везло на несчастья…
Она их притягивала.
Стала жизнь одиночкой
в такой многокамерной нашей стране.
Но прощальная фраза
пульсировала и вздрагивала:
«Не теряйте отчаянья!» –
и повторялась во сне.
Есть надежды,
какие приравнены к выгодам.
Счастье скользкое – быть
оправдавшим надежды свои подлецом.
Но отчаянье, ставшее мужеством,
может стать выходом,
благороднейшим выходом,
а не концом.