Император страдал. Взгляд его голубых, чуть навыкате, глаз был устремлен на докладчика, на самом же деле он был погружен вглубь самого себя, туда, где истекала кровью страдающая душа венценосца.
От грозного отца своего он перенял манеру напускать величественно-бронзовый вид, занимаясь делами государства. По его мнению, так должно было выглядеть Лицо Империи. При дворе шептались, что в эти часы неподвижный лик государя более похож на раскрашенную маску и отнюдь не величествен, но такова уж была сила привычки.
Император страдал и бдительно следил, чтобы не дрогнул уголок губ, не опустились веки и, главное, не блеснула в уголке глаза слезинка.
Ему уже было за сорок, изрядно за сорок. Ей – двадцать с небольшим. При дворе ее величали Гранд Мадемуазель, и до недавнего времени она носила гордую, известную всякому русскому, фамилию Долгорукова. Уже несколько лет длился их роман, что само по себе было делом обычным для придворной жизни: красавица-фрейлина с тонким умом и манерами, полными изящества, и увенчанный лаврами император – что могло быть понятней и естественней?
По традиции оставалось соблюсти лишь одну незначительную формальность – для отвода глаз выдать фрейлину замуж.
«Вот здесь-то я и оплошал! – явилась непрошенная мысль, приглушая слова утреннего доклада – Ее гордая и нежная душа и без того тяготилась ролью любовницы, а уж против фиктивного брака должно было восставать все ее существо. Да еще выбор… Господи, как он мог сделать такой выбор?! Дернула же нелегкая вытащить этого чертова повесу из долговой ямы, да еще преподнести ему такой, вот уж, верно, царский подарок. Глупец! Глупейший глупец! На что он надеялся?! Чего доброго, его Сашенька влюблена в собственного мужа!»
В беспорядочных мыслях Александра, надо признать, был свой резон. Худшей кандидатуры на роль мужа, чем генерал-майор свиты его величества Петр Альбединский, было, пожалуй, не сыскать – командир лейб-гвардии гусарского полка, в недавнем прошлом служивший военным атташе в Париже, он был отозван по личной просьбе Наполеона III за роман с императрицей Евгенией – статный красавец, балагур, кутила…
«Но ведь я же хотел как лучше, почему Сашенька не понимает столь очевидныых условностей?! Нет, нет! Не может быть, чтобы она любила мужа! – терзаемый отчаянием монарх, сам того не желая, вспомнил жаркие объятья, нежный шепот… У него болезненно защемило сердце – Или все же может?!»
Государь был прозорлив. Александра Сергеевна не любила мужа. После навязанной ей свадьбы, новоиспеченная генеральша Альбединская просто желала досадить своей хладностью всевластному самодержцу, доказать, что над ее сердцем монарх не властен.
Нынче, когда Александр II пригласил ее на ужин, позабыв, будто бы случайно, позвать и ее мужа, между ними произошел разговор весьма неприятного свойства. Император все еще верил, что со временем гроза утихнет и все образуется, но подспудно знал, что не образуется, и теперь они расстались навсегда. Вернее, «остались друзьями», но, по сути, что это меняло? Он вспомнил, почти ощутил ладонями ее гибкий стан, нежную упругость груди, ласковые пальцы и стиснул зубы, чтобы не закусить губу.
… – Вот еще прошение о помиловании на высочайшее имя, Ваше Величество, – между тем продолжал докладчик.