Наоми оказалась внутри монитора. Точнее, внутри квартиры в окошке QuickTime на мониторе – маленькой убогой квартирки ученых Селестины и Аристида Аростеги. Она оказалась там, прямо напротив них, а они сидели бок о бок на старом диване – кажется, бордовом, кажется, в рубчик – и беседовали с невидимым в кадре интервьюером. Наоми вошла и в акустическое пространство дома Аростеги – воткнула в уши белые пластиковые “затычки”.
Она ощущала глубину пространства, и головы супругов виделись ей объемными – эти двое, глубокомысленные, с чувственными лицами, походили друг на друга, как брат с сестрой. Она обоняла запах книг, втиснутых в книжные полки за спинами Аростеги, чувствовала исходящий от Селестины и Аристида неистовый интеллектуальный пыл. В кадре все было резким – дело в видеосистеме, думала Наоми, в маленьких CCD– и CMOS-сенсорах, в свойствах канала передачи информации, – вот почему ощущение пространственности комнаты, и книг, и лиц усиливалось.
Говорила Селестина, в пальцах ее тлела сигарета “Голуаз”. Ногти Селестины были покрыты лаком свекольного цвета – а может, черного (монитор у Наоми слегка маджентил), – волосы стянуты на макушке в живописный небрежный пучок, кончики выбившихся прядок вились у горла.
– В общем, когда никаких желаний у тебя больше нет, ты мертв. Даже желание иметь продукт, товар лучше, чем совсем никаких желаний. Желания купить фотоаппарат, например, пусть дешевый, пусть пижонский, достаточно, чтобы отогнать смерть. – Она лукаво улыбнулась, округлив губы, сделала затяжку. – При условии, конечно, что желание подлинное.
Бесшумно выдохнула дым, хихикнула.
Селестине было шестьдесят два, однако она относилась к интеллектуальной разновидности шестидесятилетних, в европейском духе, а не к той, что часто встречается в супермаркетах Среднего Запада. Наоми изумлялась приятности этой женщины, витавшему вокруг нее духу изящества и трагизма, тому, как дерзко она откидывалась на диван, отчего украшения ее будто оживали. Она никогда еще не слышала, как Селестина говорит, немногочисленные интервью появились в Сети только сейчас, само собой, из-за убийства. Голос у Селестины был хриплый, волнующий, а английский уверенный, бойкий и убийственно правильный. Эта женщина, теперь уже мертвая, смутила Наоми.
Селестина томно обернулась к Аристиду. Вырвавшийся из ее рта и ноздрей дым поплыл в его сторону, Селестина будто передавала супругу призрачную эстафетную палочку. Он набрал воздуха в грудь, одновременно вдыхая дым, и продолжил ее мысль:
– Даже если никогда не получишь этого или, получив, не сможешь воспользоваться. Все равно, главное – желать. Посмотрите на маленьких детей. Их желания неистовы.
Говоря, Аристид принялся поглаживать свой галстук, заправленный в ворот элегантного кашемирового свитера с V-образным вырезом. Он будто ласкал одного из этих неистовых малышей, тем, вероятно, и объяснялась разливавшаяся по его лицу блаженная улыбка.
Селестина смотрела на мужа, дожидаясь, пока он оставит в покое галстук, затем снова повернулась к невидимому интервьюеру.