CAPUT I,
в котором плещут волны и цветут дикие абрикосы, кричат чайки и торговцы, врачуются душевные раны и затеваются случайные знакомства, а также выясняется, что от вкуса халвы до звона клинков – девять с половиной шагов по прямой
Солнце сияло.
Море шумело.
Бульвар Джудж-ан-Маджудж кипел жизнью.
– Фисташки! Жареные фисташки!
– Шербет! Вкусней поцелуя красавицы! Гуще крови героя! Дешевле чужого горя! Налетай, наливай…
– Ай, кебаб! Вай, кебаб!
– Дай кебаб!
– Сувениры! На память! На добрую память, на вечную память!..
– Перстни с джиннами! Лампы с джиннами! Кому город разрушить? Кому дворец построить? Кому в Дангопею слетать?
– Халва! Идешь мимо, уже сладко…
– Эй, зеваки! Эй, ротозеи! Отправляйтесь с Кей-Кубадом Бывалым в хадж по достопримечательностям! Дворец султана Цимаха! Руины Жженого Покляпца! Собрание мумий Бейлер-бея! Кто не видел, зря жизнь прожил!
– И вот этот кисломордый иблис, чья душа – потемки, чье сердце – омут смердящий, а руки подобны крючьям могильщика, и говорит мне скверным голосом: «Душенька, если вы согласитесь выйти за меня замуж, я буду счастливейшим человеком в мире…»
– А ты?
– А что я? Замуж-то хочется…
На востоке как на востоке, особенно в Бадандене. А уж если не спеша идти по знаменитому бульвару Джудж-ан-Маджудж, спускаясь к морю… Право слово, уважаемые, ничего в мире восточней не найдешь, хоть сто лет скачи в нужном направлении. Только зря время потратите.
Судите сами!
Родинки на щеках красавиц здесь похожи исключительно на комочки амбры. Тюрбаны на лысинах мудрецов возвышаются, как кипарисы в предгорьях ад-Самум. Доблесть воинов вопиет к небу, нега гаремов стелется ароматным дымом кальяна; любопытство приезжих расцветает алой розой в райском саду. Юноши в Бадандене стройны, как ла-лангское копье, мальчики прекрасны, как песнь соловья, а зрелые мужи рассудительны, как целый диван визирей, брошенных в зиндан за головотяпство.
О халве уже можно не говорить.
– Халва! Ореховая!
– Халва-а-а! Фисташковая!
– Подсолнечная!
– Морковная!
– С кунжутом! С сабзой!
– По усам течет, сердце радуется…
– …ва-а-а-а!
В кипении страстей, в облаке ароматов, под вопли торговцев и сплетни отдыхающих, по бульвару шел молодой человек в камзоле цвета корицы, изящный и задумчивый. Дамы всех возрастов, пригодных для легкого флирта или любви до гроба, провожали его взглядами, за которые иной ловелас пожертвовал бы фамильным состоянием.
Но объект дамского интереса шел дальше.
Молодому человеку было слегка за двадцать, и он полагал себя циником.
Циником в такие годы становятся, потерпев крах в романтическом увлечении, растратив казенные деньги или разочаровавшись в идеалах. Джеймс Ривердейл, виконт де Треццо – а именно так звали нашего молодого человека, – приник к утешительным сосцам цинизма в связи с третьим вариантом.
Еще недавно у него имелись идеалы.
Дивные и возвышенные.
И вот они рухнули, столкнувшись с действительностью.