Проблема границ встала передо мной впервые в начале моей психоаналитической карьеры в 1990-е годы. Получив степень в области общей и медицинской психологии, имея некоторый опыт практической работы в группах, я вступил в Московскую юнгианскую независимую группу и начал свой личный анализ. Мне долгое время было трудно начать аналитическую практику: я чувствовал недостаточность своей подготовки и практического опыта для обеспечения безопасности и надежности терапевтического пространства. И только годы спустя я осознал, что это не только моя личная проблема: существенный ее аспект заключен в нашей социальной и культурной специфике.
Эта специфика отрефлексирована отечественными аналитиками, начинавшими свою практику еще в советское время, «в подполье» (Аграчев, 1998; Кадыров, 2000а, 2000б, 2010), и западными аналитиками, имевшими опыт работы с российскими аналитически ориентированными терапевтами (Rotman, 1996; Голдсмит, 2005; Краузер, Винер, 2005; Connolly, 2006). Одним из самых значимых выводов было заключение о недостатке «аналитического третьего» на индивидуальном и социальном уровне, что создает серьезные препятствия для индивидуации и унифицирует межличностные отношения (см., напр. Кадыров, 2000а, с. 31; 2000б, с. 14).
Для психоаналитической практики критически важным оказывается то, что в таких условиях существуют серьезные проблемы с установлением терапевтических границ в аналитическом пространстве. Проявлениями таких проблем становятся этические нарушения, как, например, реальные, внетерапевтические отношения терапевта и пациента или присутствие пациента на супервизиях своего терапевта. Я часто наблюдал сложности с границами среди коллег-аналитиков, когда, например, бывало так, что в одной профессиональной группе работали не только аналитики и их бывшие пациенты, но и пациенты, еще находящиеся в анализе. Я был шокирован предложением опытного терапевта проводить совместные интервизии аналитикам, работающим с разными членами одной семьи, сопровождавшимся комментарием: «Это может быть интересным».
Мое следующее серьезное столкновение с проблемами границ в психологической практике произошло, когда я начал работать с беженцами в рамках программы психологической поддержки под эгидой УВКБ ООН. Мне пришлось работать в центрах компактного размещения, часто в жилых помещениях моих пациентов. Справляться с трудностями поддержания профессиональных границ в таком «сеттинге» мне помогла рефлексия аналогичного опыта Реноса Пападопулоса, работавшего в Англии с боснийскими беженцами: в отсутствие аналитической рамки психолог оказывается незащищенным от «архетипической радиации» и вынужден использовать дополнительные приемы поддержания своей профессиональной позиции[1]. В этих условиях пришлось искать способы поддержания профессиональных границ, сохранения терапевтического теменоса. Один из важнейших уроков, которые я вынес из этого опыта, – необходимость осознания чрезвычайно сильной тенденции к поляризации архетипа «целитель – пациент» (беспомощный беженец – всесильный помогающий) и нахождения способов справляться с этой тенденцией.