Ей было шестнадцать. Рядовой вечер. Обсуждая насущное, возвращались с подругой домой.
Городская зима подчеркивала однотипность будней. В голове выстраивалась вертикаль слов, подаренная миру Виктором Цоем: «Белый снег, серый лед…»
По заснеженным жилам города сновал как бы нехотя муниципальный транспорт. Кончики пальцев на руках, заботливо укутанные в теплые рукавицы, начинали подмерзать. Шансов согреться в автобусе не было. Длинные, желтые, с резиновой гармошкой посередине, промерзшие на сквозь, автобусы не меняли температуру, если – 30, значит – 30.
Разговор «ни о чем» завязался сам.
Как в стандартном, голливудском фильме их было двое, и действовали они точно по правилам жанра. Молчун и птица секретарь – сам задающий вопросы и практически сам на них отвечающий.
Мысли пошли хороводом.
Потом делились впечатлениями. Подруга хотела четкого понимания.
– Мужики же взрослые уже?
– Ай! Да ну и что! Меня другое волнует. Один – то симпатичный, а вот другой…
– На встречу-то пойдем?
– Посмотрим…
– А?
– Там посмотрим. Может встреча первая и последняя, чего делить то…
«Узелок завяжется, узелок развяжется…» – пела Алена Апина. Песня доносилась в открытое окно.
Май любимый месяц. Через две недели выпуск. Мысли не о будущем, мысли в настоящем. Она ждала – его ждала.
На 8 марта был вечер в классе. Он первый раз пришел в открытую проводить с вечера домой. Соперников не боялся. Просто «обозначиться» и заявить «права».
В общем – то об этом не договаривались. Вырядился как «новый рубль». В школу не зашел. Громко кричал с пустого двора, пока её имя не пробилось через толщу хитов, заливисто оравших сквозь старые динамики.
Весь состав одиннадцатого «А» чуть не вывалился из окон.
На завтра были вопросы.
– А сколько ему?
– Двадцать пять.
– Ух ты!
– А ты замечала что он на Богдана Титомира похож?
– Это издалека.
– Ну, все равно!
В апреле при галстуке, пришел просить «руки и сердца» к маме. Эмоции разговора были не однозначны. Как – то условились подождать, до восемнадцати, её восемнадцати.
Сложно складывались отношения. В свои семнадцать она вела, успокаивала, строила совместные планы.
Он очень старался соответствовать. Нехватку компенсировал финансами.
Зимой, сразу после её Дня рождения, «сыграли» свадьбу, именно «сыграли». По всем правилам того времени, с «выходом из-за печки».
После первых двух месяцев совместной жизни каждый достал из кармана заготовленный за ранее кулачок – для игры в «ежачок».
И каждый со своим значением.
Он – камень.
Она – ножницы.
– Будем строить! – уверенно сказал он. «Ты в глубоком тылу, занимаешься домашним хозяйством».
– Будем развиваться! – сказала она. «И я вижу будущую перспективу! Хозяйство – это не обсуждается, но двигаться будем по моему плану!»
«Это любовь, ну да конечно! Это любовь, а ну да точно!», – пел магнитофон производства Кореи на Дне рождении у подруги.
Он сидел накаляясь изнутри. Она просто отпустила тему «не свободы». Отодвинула «бетонные блоки» ссор, выяснений отношений, криков. И приняла настойчивые позывные ухажёра, пытавшегося еще до свадьбы, регламентировать свои симпатии.
Прошло всего полгода, соотношение один к четырем из общего времени вместе.