Бывает, что нам холоднее всего не в разгар зимы – когда изо рта вылетает пар, ноги немеют от холода, а пальцы мерзнут и деревенеют. Бывает, что нам холоднее всего в тепле собственного дома, в окружении семьи.
Я лежу в кровати – не в своей; это точно. Матрас жестковат, нет привычной мягкости. Я нерешительно вытягиваю пальцы и слышу слабый шелест хло́пка по полиэтилену. Непромокаемый матрас, делаю вывод.
Чувствую тяжесть одеяла. В нем тоже нет уютной фибровой мягкости. Я укрыта чем-то увесистым и совсем не пушистым. Высвобождаю палец, провожу по ткани. Тот же накрахмаленный хлопок, что и подо мной. А тяжесть – от шерстяного одеяла поверх простыни. Я заключаю с собой маленькое пари: одеяло синее. Чуть поразмыслив, перестраховываюсь. Оно синее или зеленое… возможно, белое. В последнее время я часто перестраховываюсь. Нет, одеяло определенно в клетку. Точно, в клетку.
Честно держу глаза закрытыми.
За дверью слышны неразборчивые голоса снующих туда-сюда людей. Звук то нарастает, то стихает – словно волна накатывает на берег.
Ноздри впитывают легкий запах антисептика, смешанного со сладковатым духом стерильности. Так и есть, я в больнице.
В воздухе витает еще один аромат. Его я знаю очень хорошо. Аромат лосьона после бритья, с пикантной ноткой морской свежести. Я купила его мужу в прошлом году, на нашу годовщину: восемь лет брака. Лосьон дорогой, но денег я не жалела. Я никогда не жалела денег на Люка. Название – «Навеки». Довольно ироничное, как оказалось. Теперь непонятно, буду ли я покупать подарок Люку в этом году. И в будущем тоже.
– Клэр? Клэр, ты меня слышишь? – звучит у самого уха голос Люка. – Ты проснулась, Клэр?
Не хочу разговаривать с мужем. Я не готова. Не знаю почему, но что-то подсказывает – не отвечай. Пальцы Люка обхватывают мои, сжимают. Мне нестерпимо хочется отдернуть руку. Странно. Но я не отдергиваю. Лежу без движения.
Слышу, как открывается дверь, как по линолеуму шлепают пробковые подошвы.
– Мистер Теннисон? – зовет тихий голос. – Пришел полицейский. Хочет с вами поговорить.
– Как, сейчас?
– Он хотел поговорить и с миссис Теннисон, но я сказала, что пока нельзя.
Рука Люка соскальзывает с моей, ножки кресла с визгом скользят по полу.
– Спасибо, – произносит Люк.
Они с медсестрой выходят. Он, видимо, не плотно закрыл дверь – я четко слышу разговор.
– Детектив-констебль Филлипс, – представляется полицейский. – Простите, что беспокою, мистер Теннисон. Мы надеялись допросить вашу жену, но медсестра сказала, что миссис Теннисон еще не пришла в себя.
– Да, не пришла, – с вызовом отвечает Люк.
Я мысленно вижу его: голова гордо поднята, плечи расправлены. Он всегда так выглядит, когда отстаивает свои права. Когда мы спорим.
– Возможно, вы сумеете нам помочь.
– Попробую.
Теперь в его голосе звучит легкое раздражение. Тем, кто не знает Люка, оно вряд ли заметно. Я же с недавних пор слышу это раздражение часто; чаще, чем хотелось бы.