Сорока села на березовую ветку и с любопытством завертела маленькой головкой.
Анна Иоанновна затаила дыхание. Черно-белые, совершенно как березовая кора, сорочьи перья на солнце отливали изумрудной зеленью. Молодая, гладкая, необычайно красивая сорока! А уж стрекотала она так, что в ушах звенело. Ох и сплетница!
Анна Иоанновна рывком поднялась с кресла и на цыпочках двинулась к окну. Шаг, другой… Скрипнула паркетина под ее увесистой поступью, и придремнувшая было в кресле любимая подруга и статс-дама Анна Федоровна Юшкова вскинулась, ошалело захлопала глазами:
– Ты куда, матушка? Куда?
– На кудыкину гору! – буркнула императрица и, не оборачиваясь, погрозила статс-даме Юшковой кулаком.
Фрейлины Маргарита Монахина и Аграфена Щербатова оказались сообразительней. Повыше подобрав пышные, золотом шитые юбки над голыми ногами, сунутыми в парчовые туфельки (кое-где, правда, уже порванные, но так ведь это дело житейское, парча протирается быстро, туфелек не напасешься, сама императрица предпочитает в
своих палатах в кожаных чувяках хаживать), они на цыпочках ринулись к окошку, стараясь ступать как можно тише, чтобы, не дай Бог, не спугнуть птицу. Маргарита ловко, бесшумно приотворила фортку, Аграфена же схватила стоявшее в углу подле окошка заряженное ружье и подала государыне.
Анна Иоанновна легко вскинула изукрашенный позолотою приклад к плечу и – ба-бах! – кажется, даже не целясь, спустила серебряный курок. Птичка кувыркнулась с ветки в глубокий сугроб, наметенный под березою.
Фрейлины во главе с окончательно проснувшейся статс-дамою бурно заплескали в ладоши. Анна Иоанновна довольно кивнула, словно сама себя похвалила, и, не глядя, сунула Аграфене ружье с еще дымящимся стволом. Та, сморщившись от едкого духа, поставила ружье в угол.
Из соседней комнаты уже спешил с пороховницею и шомполом лакей, нарочно назначенный, чтобы чистить и заряжать императрицыны ружья. Возле каждого окошка стояло по такому ружью, потому что Анна Иоанновна страстно любила стрельбу, и никакая случайно замеченная птаха, оказавшаяся, на беду свою, в поле ее зрения, не могла ускользнуть от меткого выстрела. А птах в парки ее дворцов завезли великое множество, от снегирей, коноплянок и голубей до канареек, и они там прижились, свили гнезда… Глупенькие птички ведь не знали, что императрица стреляет без промаха – даже нарочно устроила у себя тир, где ежедневно бьет по целям, – не то за версту облетали бы все Аннины дворцы!
Между тем в окошко было видно: молодой гвардеец, нарочно, как и лакей, приставленный быть начеку и подбирать случайные государынины трофеи, выскочил из боковой уличной дверки и неровно замаршировал по парку, то и дело оскальзываясь гладкими подошвами парадных сапог. Сорочий хвостик жалко торчал из сугроба под березою. Гвардеец схватил птицу, отсалютовал окнам, зная, что за одним из них стоит императрица, и пустился в обратный путь, однако поскользнулся и упал, нелепо задрав длинные ноги в сверкающих сапогах, назначенных для бесшумного шествования по парадным залам, но отнюдь не для торенья троп в снегу. Грохнулся он, видать, тяжело, потому что невольно испустил при этом пронзительный крик, услышанный и в палатах.
– Экая, прости Господи, квашня! – пробормотала Анна Юшкова.