1
Человек на вершине холма наблюдал, как рождается день.
Он сидел здесь, неподвижный, словно камень, на фоне медленно светлевшего неба. Казалось, он возник тут ниоткуда, будто бы родился этой ночью – лишь только первые рассветные лучи тронули макушку старого холма, а там уже маячил этот темный силуэт. У ног его лежали мешок и посох, за спиной был приторочен меч.
Минуло полчаса. И час. И полтора. Июльское солнце выпило росу, воздух потеплел. Утренний туман пополз в овраг. Поднявшийся ветер зашуршал листвой, волнами всколыхнул высокую траву, коснулся длинных, спутанных волос человека на холме.
Человек не шевелился.
Он ждал.
От леса, зеленевшего невдалеке, отделилось маленькое темное пятно. Помедлило, пересекло дорогу и двинулось вдруг напрямик через луга к холму, постепенно увеличиваясь в размерах. А вскоре уже можно было ясно различить – по лугу шел медведь. Приблизился – огромный, бурый, косматый, долгое мгновение смотрел на человека пристально и цепко, словно бы о чем-то спрашивая, затем уселся прямо где стоял, на склоне холма, в двух шагах от человека.
«Зачем позвал?»
Вопрос растаял в воздухе, даже прежде, чем был произнесен. Осталось только эхо. Но человек его услышал.
– Мне нужен твой совет, – сказал он вслух, и помолчав, добавил: – Я знаю, если ты пришел, то значит, согласен мне помочь.
«Ты знаешь, что тебе придется заплатить?»
– Я знаю, – человек кивнул. Медведь уселся поудобнее, а затем и вовсе лег на траву. Вздохнул.
«Рассказывай.»
– Какая будет плата?
«О плате мы поговорим потом. Рассказывай.»
– С чего начать?
«С начала.»
Человек задумался. Взъерошил рукой непослушные рыжие волосы.
– Это будет долгая история, – сказал он наконец. – Хватит ли у тебя терпения и сил дослушать до конца? Я слышал, будто вы должны есть сутками, с утра до вечера…
Медведь в ответ на это лишь нетерпеливо отмахнулся лапой.
«Времени у нас достаточно, – сказал он. – Ты выбрал земляничную поляну – это хорошо. К тому же, я чую мед в твоем мешке.»
– Да, я принес.
«Тогда начнем.»
Вечерело.
Красное закатное солнце, столь медлительное в середине лета, уходя за горизонт, последними мягкими лучами освещало пологие уступы Хоратских гор. Темный хвойный лес на их западных склонах казался издали мягкой пушистой шубой, которой закат придал дивный оттенок старого вина. Лесные птицы сбивчиво и спешно допевали свои дневные песни, и где-то в чаще уже ухнул, просыпаясь, филин – птица мудрая и мрачная: для него начиналось время охоты.
За узким ручьем, посреди зеленеющей долины притулилась деревушка – десятка полтора глинобитных домиков, крытых золотистой соломой, ветхие, но еще прямые плетни, увитые хмелем и вьюнком и увенчанные крынками и горшками, хлева, сараи, маленькая деревянная церквушка и придорожная корчма, немногим уступающая ей в размерах. Где-то квохтали куры, мычала скотина, но не громко и суматошно, а спокойно и словно бы с ленцой. Бранились две хозяйки, что-то меж собой не поделившие. Детей на улицах не было – вечер; большинство же мужчин, влекомые жаждой, желанием почесать языки и побыть подальше от сварливых жен, спешили навестить корчму. Трое-четверо уже подпирали спинами столбики навеса, выйдя то ли проветриться, то ли просто так, от нечего делать.