Читать Под шафрановой луной

Колокола церкви Святого Эгидия в конце улицы, всего в нескольких домах отсюда, отмеряли часы весенней ночи. «Три, четыре, пять, – тихо вторила звону Майя. – Шесть, семь – или это уже восемь?» Самой ей было семь. Раздался последний удар. Одиннадцать пробило или полночь? Она со вздохом завертелась в кровати и расправила сбившееся от беспокойного сна одеяло. В комнате было прохладно. Днем уже пригревало солнце, а ночи оставались по-весеннему свежими. Но в семье потомственных врачей Гринвудов окна оставляли приоткрытыми хотя бы на щелочку круглый год, для закалки. Всегда, сколько Майя себя помнила.

Она прислушалась. Судя по глубокому ровному дыханию, ее младшая сестра, как обычно, крепко спала. Режим Ангелины подчинялся установленному матерью и няней порядку, и это было далеко не единственным различием между девочками. Тот, кто впервые видел госпожу Марту Гринвуд с обеими дочерьми, замирал на месте от удивления и недоумения. Ангелина и ее мать чертами лица словно две капли воды походили одна на другую – обе были хрупкими, бледными и светловолосыми, с большими темно-синими глазами, как у фарфоровых кукол. А Майя рядом с грациозной сестрой смотрелась крепенькой, даже несколько коренастой, ее кожа и зимой сохраняла смуглый оттенок. Она гордилась своими локонами с оттенком кофе, – в отличие от прямых волос Ангелины ее кофейные кудри вились от природы, а потому она очень редко упрятывала их в замысловатые прически, какие так любят накручивать себе и большие, и маленькие девочки. Но главное, у Майи были удивительные золотистые глаза цвета светло-коричневого ириса, сияющие на солнце, точно янтарь или мед. Короткие знакомые Гринвудов, знавшие о первом браке Джеральда, часто думали, что Майя – дочь от первого брака, как и ее старший брат Джонатан.

Больше трех лет назад семья переехала из маленького домика на Тарл-стрит сюда, на улицу Святого Эгидия. Две комнаты на первом этаже занял дедушка Майи, лишь в семьдесят лет оставивший свою врачебную практику. Однажды, когда многие вещи еще лежали в нераспакованных или недоразобранных сундуках, Майя со стаканом молока и печеньем сидела на дедушкином диване – ее отправили сюда, чтобы не путалась под ногами: переезд давал о себе знать присутствием в комнатах мастеров, прилаживавших к новым местам привычную домашнюю утварь. Ангелина, пообедав, покладисто спала наверху. Майе же нравилось проводить время с неразговорчивым дедом. Она наслаждалась его молчанием после болтовни Ангелины и бесконечных наставлений матери или няньки: «спину ровно», «мельче шаг», «говори потише»…

Она в свое удовольствие болтала ногами и рассматривала недавно обставленную комнату с высокими витражными окнами. Ее взгляд задержался на портрете в золоченой раме. Раньше он никогда не попадался ей на глаза! Должно быть, висел в одной из тех комнат, куда во время воскресных визитов к дедушке детям заходить запрещалось. Поэтому до переезда, когда грузчики боком протиснули в дверь тяжелую кровать из железного (особенно твердой породы) дерева, Майя думала, что у дедушки ничего нет, что он коротает ночи на кожаной кушетке в кабинете, где и работает. Наверное, он очень дорожил этой картиной, раз повесил ее еще раньше, чем достал и расставил на полках свои любимые медицинские справочники. На портрете была изображена женщина в старомодном струящемся платье, совсем непохожем на пышные юбки, которые Майя видела на матери и на чужих дамах. Черные как смоль волосы лишь слегка подобраны, как показалось Майе, даже растрепаны по сравнению с аккуратно убранными, тщательно уложенными локонами матери. Она присмотрелась внимательнее, и, несмотря на старый слой лака, покрывающий краски и полотно, разглядела на женском лице такие же удивительные глаза, как у нее самой. Таких глаз не было ни у кого в их семье.