…Может, так, а может, и не так убивали первого большевика в жизни Касьяна Глушкова. Он ведь и тогда не смотрел, а – созерцал и помнил не детали, а ощущения. И ощущений этих было два: большевик смерти не боялся, а Россия казнить не умела.
А поезд летел сквозь ночь и ветер с громом и скрипом, как летела когда-то сорвавшаяся с корней своих сама Россия на перегоне от станции Вчера до станции Завтра. И не было света ни за окном, ни в вагонах, и не было тепла ни там, ни тут, и уже не было прошлого, и еще не виделось будущее. И только вера в это будущее светила людям и согревала их.
– Двадцать два с полтиной – и вся пенсия? – тихо спросила Зинка.
Оказалась она узловатой и безулыбчивой: таких и хмельные мужики за три улицы обходят. Смотрела тускло и так, будто все кругом ее загодя ненавидели, а говорила почти что без голоса. От этого безголосья Касьян Нефедович ежился пуще, чем от ухватов, по опыту зная, что за бабьим тишком такой скрывается грохот, крик и несуразица, какие и штрафная рота не натворит.
– И вся пенсия? – спросила.
Дед Глушков готов был провалиться сквозь все недра земли. Он привык считать, что пенсия – это так, вроде подарка под конец жизни, а цену подарка не спрашивают. Но тут спросили, тихо спросили, и Касьян Нефедович сразу почувствовал себя виноватым и в пенсии, и в одиночестве, и в сиротстве, и в том, что до сей поры не улегся еще на погосте. И сказал:
– Колхозная она.
– Так и колхозникам увеличивали, читала я.
– Оно конечно, увеличивали. Только колхозу-то боле нету. Он теперь – ферма при совхозе. А совхоз – другого района. А район…
– Ладно, – отрезала. – На кефир хватит. Кефир, он старичкам полезный.
Обрадовался Глушков: кефир так кефир, только б не выгнала. Засуетился, чего-то про район рассказывать принялся, но Зинка сразу ушла к соседям, и пришлось вместо рассказа надувать Славику крокодила. Полкомнаты зверюга заняла.
– Вот и спи на нем, – сказала Зинка, отревевшись у соседей.
Пугала, правда. Время пришло, и тюфячок на пол постелила и подушку с одеялом дала. Свернулся дед в углу за столом, накрылся с головой и храпанул в свое удовольствие, пока Зинка ногой не ткнула.
– Выгоню. Захрапишь еще – сразу выгоню.
С той поры пришлось Касьяну Нефедовичу со страхом спать вместо храпа. Однако и тут приспособился: при первом звуке своем просыпаться выучился раньше Зинки и глушить звук подушкой. И все пошло гладко, и все пошло мирно; под горку пошло вместе с последними годочками. До одного субботнего вечера и разговора с Зинкой и соседом Арнольдом Ермиловичем. Этот Арнольд Ермилович вместе с женой занимал меньшую комнату в их двухкомнатной квартире и ожидал прибавления в семействе. Он работал на ремонтном заводе, где и Зинка, но имел образование и стремление к справедливости.
– Подсобницей в магазин предлагают, – сказала Зинка. – Деньги заработаю, квартиру кооперативную куплю – так и замуж возьмут.
Дед играл с крокодилом и Славиком, когда Зинка вошла с соседом. Сосед курил и пока молчал, а зачем пришел – было непонятно.
– Хорошее дело, – сказал Касьян Нефедович.
– Шестьсот рублей просят за оформление.
Глушков молчал, хотя уже что-то почувствовал. Неладное что-то.
– Без денег магазин не оформит, дураков теперь нету, – продолжала Зинка. – А мне замуж надо.