Читать Донос мертвеца

По сторонам широкого и ровного, совершенно белого поля высоко к серому облачному небу поднимались темные вековые ели. На их широких, пахнущих едкой свежей смолой ветвях лежали пухлые сугробы поблескивающего чуть синеватым отливом пушистого снега. Кое-где между стволами пытались подставить инею тоненькие веточки ивовые ростки, но на фоне древних многолетних деревьев они почти совершенно не различались. И всю эту картину зимнего лесного покоя накрывала сонная спокойная тишина.

Однако, где-то там, под толстым полуметровым слоем бескрайнего белого покрывала продолжалась жизнь. Тихонько попискивали мыши, подкрепляя силы в своих подземных кладовых и иногда выбираясь на прогулку по проложенным в белом невесомом одеяле ходам. Там же следом за ними рыскали игривые горностаи, пряча свою пушистую, коричневую с белым брюшком шкурку от жадных глаз волков или двуногих промысловиков.

Пытались мышковать среди сугробов и лисицы – но эти хищницы скрыться под снегом полностью не могли, и время от времени их остроконечные уши и рыжие взлохмаченные головы появлялись над белой гладью, черные бусинки глаз настороженно оценивали окружающее безмолвие, после чего усатые мордочки снова скрывались внизу.

Но вот сразу три рыжие морды приподнялись над сугробами неподалеку друг от друга и дружно повернулись в одну и ту же сторону. Замерли, явно пытаясь что-то рассмотреть сквозь густой ельник. Казалось бы, ничего не происходило – но лисы придерживались совсем другого мнения: одна из них нырнула под прижатую снегом к земле еловую лапу и больше не появлялась, а две другие длинными прыжками пересекли ровное поле и растворились среди деревьев на другой стороне.

Еще не меньше получаса ничего не происходило – а затем послышалось громкое недовольное фырканье, и в широком просвете между деревьев показалась продолговатая и широкая лошадиная морда.

– Вот и Луга, – разорвал тишину чуть сипловатый, с посвистом голос и на заснеженный лед неторопливым шагом начал вытягиваться длинный караван.

Первым на гнедом жеребце ехал кряжистый кареглазый воин в простеньком волчьем налатнике накинутом поверх сверкающего наведенными пластинами юшмана. На груди, на кольчужном, панцирного плетения вороте лежала покрытая инеем окладистая русая борода, голову покрывала толстый войлочный подшлемник. Когда всадник поворачивал голову, становилась видна еще не полностью затянувшаяся рана на горле и сбившийся шелковый платок – видимо, долженствующий эту рану закрывать. Руки, которыми воин держал повод коня, ниже локтя защищались блесткими, недавно кованными наручами, а ниже были спрятаны в большие суконные рукавицы, отороченные беличьим мехом. Впрочем, правой рукой ратник больше придерживал не повод, а высоко поднятую рогатину.

С широкого пояса всадника свисала кривая сабля с узкой гардой, тяжелый боевой кистень и нож с резной костяной рукоятью – явно не воинский клинок, а так, для баловства и мелких походных нужд.

Выступающие из-под длинного подола русского доспеха ноги были надежно спрятаны в кольчужные чулки, скрывающиеся в самых обычных валенках, поверх которых темнели высокие татарские батарлыги. У левого стремени, под остроконечным шишаком, болталась изрядно потрепанная метла, у правого, под круглым щитом из легкого тополя, оскалилась промерзшая собачья голова с крупными кровавыми каплями, застывшими на кончике черного носа. Позади, по обеим сторонам седла, почти на крупе жеребца лежали колчан, плотно набитый стрелами и налуч, из которого выступал лайковый лук с уже натянутой тетивой.