…А я один стою меж них
В ревущем пламени и дыме
И всеми силами своими
Молюсь за тех и за других…
Максимилиан Волошин
Доктор Потехин поставил чайник на керосинку, вернулся к столу и продолжил прерванное занятие. Он писал своему давнишнему приятелю, с которым подружился еще в студентах, вел переписку всегда, живо описывая интересные медицинские случаи из практики, и просто делился животрепещущим. Сегодня доктор был особенно взволнован, и от этого строчки выходили неровными, а буквы острыми и стремительными.
Чем ближе конец, а он, уверяю тебя, близок, тем сильнее напряжение. Порою так и бросился бы в водоворот борьбы Колчака с большевиками! Так все надоело. Особенно с утра и до вечера думать о жратве. Люди начинают с ума сходить от этой вакханалии. Это же надо: за фунт творога – 100 рублей! Мясо – 40 рублей. Мануфактура —500! Туфли дамские – 1000–1500. Разве хватит денег даже малосемейным? Мне же с моими женщинами – и говорить не приходится. Так дальше продолжаться не может. Я уверен, скоро на помощь Колчаку придет само население.
Доктор встал из-за стола, потер руки. Подошел к окну, назидательно взглянул, словно кому-то невидимому собирался внушить весьма важную мысль, взял с блюдца кусочек жмыха, положил за щеку и вернулся к письму:
Меня интересует теперь, дорогой мой Пано, кто из нас – вы или мы – скорее уйдет из-под власти большевиков? Ведь у вас там скоро должны разыграться события. Польские легионы, подкрепленные немцами, вот-вот начнут наступление и прогонят красных. Около Питера тоже зашевелятся.
А Колчак идет не останавливаясь. К тому моменту, когда получите письмо, Вятка, Казань, Самара, наверное, уже будут взяты. А там – на Москву! Говорят, что к Петрову дню Колчака ждут в Москве.
Поставив подпись, доктор задумался, потом окунул перо в чернила и сделал приписку:
P.S. Сейчас узнал интересную и в то же время кошмарную вещь: бутылка спирта стоит 1600 рублей! А сколько мы их с тобой когда-то выпили?
Запечатав письмо, доктор решил немедленно лично отнести его на почту, а заодно и прогуляться. Он сделал приличный крюк, дойдя до Троицкой церкви, ансамбль которой обычно услаждал его эстетическое чувство, сверил собственные часы с часами на колокольне и собирался уже отправиться дальше, когда увидел, что у дома отца Федора стоит груженная скарбом телега и ребятишки дьякона выносят на улицу клетки с птицами. Потехин подошел, поздоровался. Супруга дьякона, матушка Галина – маленькая улыбчивая женщина, держала на руках младшего, трехгодовалого ребенка.
– Неужто покидаете нас? – удивился доктор. Старший сын отца Федора, Дмитрий, выносил и укладывал на телегу вещи.
– Уезжаем, – кивнула женщина. – Батюшке предложили храм принять в Закобякине, дом просторный выделили, вот и уезжаем. А Митя остается, не хочет с нами ехать. Большой…
Отец Федор что-то наставительно внушал «большому», а младшие тащили клетки с птицами куда-то в сторону берега.
– Как же это вы так решились? – обратился Потехин к дьякону. – Нам будет вас недоставать…
– Тяжело, Семен Николаевич, стало при таком семействе большом кормиться-то. Все ж в селе-то, думаю, полегче будет. Село-то зажиточное, авось не пропадем.